А вождь тряс бородой, словно медведь, и призрачно мерцали его зубы, белые как мел. Искромет улыбался — лукавый крамольник, неуязвимый владыка зла.
И вдруг — будто темное масло замерцало в его ладони.
— Гляди, парень, гляди!
Головня вздрогнул, подался вперед. А плавильщик осклабился чернозубо и протянул ему под нос странную штуку — хватай!
Продолговатая, гладкая с выщербинами, слегка изогнутая, штука словно таяла в руке. Свет плавал в грязной желтизне. Медь?
Вещь древних! Еще одна. О Великий Огонь…
А Искромет, разбитной бродяга, говорил ему:
— Ох уж эти Отцы-мудрецы. Стращают вас скверной. Пугают темными чарами. — Он покрутил реликвию в пальцах. — Хочешь? Возьми. Мне не жалко.
Головня закусил губу. Твои происки, Лед!
— Отец Огневик говорит, что…
— Врет твой Отец Огневик! И все они врут! — Искромет поманил его пальцем и сказал, понизив голос: — Если Огонь — добро, а Лед зло, почему мы пьем воду, а не пламя? Почему в болезни нас сжигает жар, а не холод? Соображай, парень. Соображай.
Его слова перекатывались в голове, словно камешки на дне серебряного блюда, звуки плескались, как кислое молоко в мешке.
— Господь торит себе путь. Он послал вам Большого-И-Старого, чтобы вы попали в мертвое место. А Большой-И-Старый — это всегда благо, что бы там ни говорил ваш Отец. Когда наш учитель вернулся из мертвого места, он сказал: «Я принес вам добрую весть». Ныне я принес эту весть тебе и твоей общине. Знай же: истинный Господь — не Огонь, а Лед.
Вот оно что! Ледопоклонник!
Будто остолом ударило Головню при этой мысли, а в лицо дыхнуло холодом, хотя в жилище было жарко. Еретик! А они еще слушали его, развесив уши. Отец Огневик был прав.
О Великий Огонь, не дай пропасть!
И сразу вспомнилось гадание в женском жилище, и жутко стало от мысли, что устами Головни тогда говорили темные демоны. Не зря он спрашивал о еретиках — то был знак, предчувствие наползающего зла, смрадное дыхание лютого бога, от которого нет спасения. Он испытывал Головню на прочность, и загонщик поддался ему, замороченный судьбой.
Искромет произнес, сжав кулак:
— Мы вернем твоих сородичей в лоно истинной веры. Вам не придется больше плясать под дуду Отцов.
И тут же вспомнился хищный лик Отца Огневика, и его прищуренные острые глазки, и голос — пришепетывающий, будто шуршание полозьев по голой земле: «Или Огня не боишься? Он, Огонь-то, все видит».
А вокруг летали слова, как ошметки пепла над пожарищем, и ядовитой крамолой насыщалось жилище.
— Отца изгнать — и дело с концом, забери его земля.
— Сам уступит. Огонь уйдет, и он уйдет. Так будет!
— Отцы-хитрецы, удалые молодцы! Уж сколько я с ними дело имел, а все одно и то же…
— Собачатиной детей кормим…Если мужики не начнут, бабы голос подымут.
И дивно, и страшно было слышать это: словно под потолком кружились обрывки чужих снов, а Головня по чьей-то оплошности заглядывал в них. Чудеса, да и только!
Вождь перегнулся, положил ему руку на плечо.
— Помню твоего отца, Головня. Он был добрым загонщиком и верным товарищем.
О боже…
Искромет засмеялся:
— Он уже наш друг. Наш хороший друг Головня. Лед не посылает благословение абы кому. Он знает, кого выбрать. Он выбрал тебя, Головня. Иначе ты не пошел бы в мертвое место. Ты — наш, Головня.
Тот сидел, слушал, а у самого перед глазами висела роковая костяшка с двумя глубокими царапинами от железного ножа, и громоподобно звучали в ушах неосторожно обороненные слова: «А здесь, в общине, есть ли еретики?». Теперь-то он видел — не причуда то была, а провозвестие грядущего, знак, посланный… кем? Огнем ли? Льдом? Кабы знать!
И опять вспомнились слова матери, которые она, всхлипывая, повторяла: «Держись Отца Огневика, сынок. Меня не станет, он будет тебе опорой. Держись Отца, сынок…».
Искромет улыбался, глядя на него, и от этой улыбки мороз драл по коже. Чуялось за ней шевеление подземных тварей, и вой темных духов, летающих над тундрой, и дикий хохот Собирателя душ, скачущего на призрачных медведях. А лицо его, темное от въевшейся сажи, смахивало на уродливую рожу демона, рыщущего в поисках поживы.
Какое-то воспоминание внезапно кольнуло Головню. Он напрягся, пытаясь поймать ускользающую мысль, задрожал веками, нахмурился, пробегая памятью от начала загона до этого мига. Что там было? Большой-И-Старый… Отцы врут… истинная вера… Искра… Вот оно! Искра. «Если б не он, Искра была бы твоей». Если б не он. Если б не он.
Головня поднял глаза, просветлевшим взором глянул на жену вождя. Ах, милая, расцеловал бы тебя! Опорожнил кружку, отставил ее в сторону и, вытерев рукавом губы, произнес решительно: