Косторез подступил к нему и почесал щеку — голую, как у подростка.
— Зачем я Отцу?
Головня, конечно, знал ответ, но отчего-то смолчал и пожал плечами, а затем вышел вон, даже не обернувшись.
Так они и пошли к Отцу Огневику: Головня — впереди, а Жар — сзади, и Головня слышал его шаги, и его натужное сопение, и чувствовал, как растет в Косторезе беспокойство, но ему почему-то не хотелось говорить с ним, и даже смотреть на него — пусть себе идет, будущий вождь, и томится неизвестностью, приближаясь к жилищу подлинного владыки общины, а Головня будет хранить многозначительное молчание. Так сладостно знать, но дразнить неизвестностью!
Они вошли. Головня остановился на мгновение у входа, сказал почтительно: «Вот он, Жар, Отец», и подсел к очагу. Косторез ступил внутрь и запнулся, упал на четвереньки. Вскинул голову, как пес, ждущий выволочки, пролепетал: «Ты звал меня, Отец?», и поднялся, отряхиваясь. Но тут же спохватился, согнулся в коленях и просеменил к костру.
Трус он был, этот Жар-Косторез, хоть и наделенный необычайным даром. Отец Огневик вертел им как хотел.
— Общине нужен новый вождь, — сказал старик, когда Косторез уселся напротив него. — Им будешь ты, Жар.
Тот растерянно улыбнулся, пробежал взглядом по лицам сидевших — не шутка ли это? Потом ответил, чуть подрагивая губами:
— Но… Отец, община решит…
— Община решит, — согласился старик. — И вождем станешь ты.
Он сказал это тихо, без напора, но казалось, прогремел на всю тайгу. И Головня с невольным уважением воззрился на него, потому что видел: все будет по слову его.
Косторез сглотнул, потер ладонью кулак, уставился на огонь, будто ждал от него совета. Потом поднял глаза и вопросил со страхом:
— Потяну ли, Отче?
Старик ответил ему:
— Так велит Огонь.
Но Жар еще колебался, и просил избрать другого, и говорил, что недостоин, и даже стонал от ужаса, но встречал лишь непреклонность и суровый отказ. Ярка в сердцах воскликнула:
— Будь моя воля, жену бы твою избрали вождем, а не тебя. У Рдяницы-то воля покрепче будет.
И Жар тут же сник, пробормотал слова благодарности и помолился за удачу общего дела.
Потом Отец принялся толковать об изгнании Ледовой скверны, о спасительной опеке Господа, о новом загоне, а Жар кивал и не спускал с него преданного взора, заверяя, что будет послушен не только ему, но и детям его и внукам. Так они решили с Отцом Огневиком, и Косторез дал клятву над пламенем.
Затем они пили кипяток и ели собачатину, а Головня думал с затаенным злорадством, что долгожданная победа не принесла старику радости. Гладенькое лицо его оставалось задумчивым, в голосе не чувствовалось торжества. Странный человек! Избавился от старого врага, а не рад!
— Ходи путями Огня, Головня, и тоже станешь вождем, — назидательно произнес старик. — Огонь привечает верных. Помни об этом во все дни свои. А теперь ступай. Пусть Жар найдет тебе дело.
И загонщик вышел — багровый от ярости и досады. Лютый дед извел его хлеще голода. Ничем его не возьмешь, хоть ты тресни.
Теперь в общине было тихо. Ни криков, ни ругани, ни смеха, ни слез. Только потрескивал догорающий в середине стойбища костер да слышался скрежет лопат по дереву — бабы выгребали навоз из хлевов. Мужики, как видно, разъехались — кто за дровами, кто за сеном. Все вернулись к будничным заботам, словно и не было собрания, переломившего судьбу пополам. Жизнь всколыхнулась как река, в которую бросили огромный камень, и снова потекла себе спокойно. Вот только не было больше ни вождя, ни плавильщика, ни реликвий, ни надежд на Искру. Ради чего тогда жить?
Перво-наперво Головня решил заглянуть к Сполоху. Он чувствовал вину перед ним, хоть и невольную. Оправдаться не надеялся — думал поддержать да перетолковать вдвоем, как им дальше в общине обретаться.
Но пошел он туда не напрямик, через площадку для собраний, где издыхал, вспыхивая углями, костер, а по задам, мимо глухих стен, по краю косогора. Воротило его от площадки, хоть в лес беги. Потому и выбрал такой путь.
А на задах чего только нет: утонувшие в сугробах сани, воткнутые в землю лыжи, выброшенные на мороз старые шкуры (твердые от собачьей слюны), рассохшиеся кадки, весла от кожемяк, медвежьи и оленьи кости, глиняные черепки, а еще занесенные снегом земляные валы с желтыми потеками и обломки серых от дыма и пыли льдин, когда-то закрывавших окна. Хрустя снегом и поскальзываясь, Головня пробирался к жилищу вождя, где сейчас стенали от горя Сполох и его мачеха. Внизу, на реке, сгрудились вокруг прорубей коровы. Приставленные к стаду мальчишки покрикивали на них, отгоняли нетерпеливых хворостинами. Там же крутились и собаки, охраняли скотину от волков, надеясь на людскую подачку. Головня обогнул жилище Сияна и вдруг, к своему изумлению, налетел на Искру. Та шла за водой с коромыслом на плече. Столкнувшись с Головней, уронила ведра, те так и покатились по снежной тропе, пока не уткнулись в сугробы. Девка оторопела на миг, потом упала на колени и разрыдалась.