— Я был тогда младше всех вас, — промолвил Пламяслав. — Но уже умел вязать петли и ездить в седле. Люди в то время быстро взрослели, не то, что сейчас. А теперь никого не осталось из сверстников, все ушли по морошковому следу. Я — последний! — Он задрал бороду и оглядел каждого. — Последний! Уйду, и никто уж не поведает вам, каков был Отец Сиян. Так-то!
И все замолчали, озадаченные его словами.
А теперь вот они ехали в мертвое место за Большим-И-Старым. Ехали в пасть ко Льду, чтобы обрести дар Огня. Ну не насмешка ли?
Пламяслав наставлял ребятню в общине:
— Помните, сорванцы — Большой-И-Старый послан нам в пропитание. Дряхлый зверь — от Огня, молодой — ото Льда. У дряхлого душа рвется наружу, у мелкого держится за плоть — злая, упрямая. Мы берем старых зверей, ибо они пожили свое и готовы сами поделиться своей плотью. Но если демоны по грехам уведут от нас старого зверя, придется брать молодого. Слаб человек, жрать хочет! Да и то, если подумать: помрем все — кто за Огонь вступится? Вот и знай: ежели ловишь юного да прыткого, твори заклинание — авось Огонь-то не прогневается.
И еще говорил Пламяслав:
— Старики помнят, что когда-то было много оленей. Так много, что за ними не приходилось ходить в тундру. Они бродили повсюду: в лесах, в полях и в горах, бегали огромными стадами, а перестук их рогов неумолчно звучал от Великой реки до большой воды. Люди ловили их на переправах, когда олени переходили реки. За ними не нужно было гоняться: достаточно было выбрать самого дряхлого. А теперь в лесу не увидишь оленя, все ушли в тундру, да и там их убавилось. Лед пожирает землю. А все потому, что грешим, обманываем Огонь, вот Он и слабнет, отступает перед братом. Так-то.
И странно, и жутко было вспоминать все это. Будто услышал сказ о древних загонщиках, а эти загонщики раз — и явились во плоти, живехонькие. Вчера еще и представить было страшно, что они, чада Огня, потащутся в мертвое место. А ныне — шли! Боялись, но шли. Надеялись на старика. Раз старик сказал, что спасет, значит, спасет.
— Оно, может, в мертвое место и ходить не придется, — утешал Огонек. — Может, олени-то от него повернули куда.
И непонятно было, кого он ободрял: себя или товарищей.
Путь пролегал по лощинам и распадкам, среди выветренных скал и заснеженных груд валунов. Холмы волдырями громоздились на окоеме. След был хорошо заметен: широкая полоса вытоптанного снега среди нескончаемых сугробов, будто стремнина среди спокойной воды. Во многих местах снег был изрыт, чернела земля, торчали обглоданные ветки ягеля.
— Теперь-то уж не уйдут, — плотоядно предрек Сполох. — Даже если пурга налетит, отыщем.
Собаки то и дело порывались вперед, хотели мчаться во весь дух. Огоньку приходилось тормозить их вожжами и остолом. Он покрикивал на вожака:
— Куда погнал, Крестоватик? Охолони.
Крестоватиком пса назвали за серый, крест-накрест, пояс бурого меха вдоль хребта и по лопаткам — точь-в-точь как у молодого песца. Пес был рьяный, быстро шалел в упряжи, в запале напрыгивал на лошадей, по-волчьи рвал их зубами, и Огонек вынужден был все время одергивать его, чтоб не зарвался.
Собак лесовики не шибко привечали. Если хотели кого оскорбить, говорили: «Чтоб тебе сдохнуть как шелудивому псу». В хозяйстве собаки были бесполезны, только мясо жрали. Ездить на них желающих не находилось: смрад источали такой, что хоть из нарт выскакивай. Годились только для загона, но зато здесь проявляли себя во всей красе. Поймаешь Большого-И-Старого, погрузишь на кладовые нарты: собаки везут, красота! Зверолюди, говорят, еще оленей впрягали, но для лесовиков олень — зверь священный, кроваворогий. Ему по воле Огня только Большим-И-Старым быть.
Ехали и трепетали. Боялись опять наткнуться на колдуна, боялись встретить зверолюдей, боялись мертвого места. Но ехали. Вождя ослушаться — все равно что поперек общины пойти. Немыслимо! Вот и тащились как пойманные евражки: скрипели зубами, злились, и шли. Один только старик был спокоен. Жар-Косторез, ежась, спрашивал его:
— Веселишься? А как в мертвом месте? Сгибнем ведь.
— Где наша не пропадала, — откликался Пламяслав и продолжал хитренько поглядывать вокруг.
Редкая борода его заиндевела, в усах позвякивали сосульки. Он тер замерзающий нос и хихикал, будто наслаждался унынием товарищей.
— Ну а колдун? — спрашивал Жар. — Если налетим на него?
— Один раз ушли, и второй раз уйдем.
Сполох предвкушал хорошую добычу. Говорил вполголоса Головне:
— Пять раз по пять раз пятков, должно быть. Туча! Ох разживемся, земля мне в пасть!