VIII.
Соловейко ты мой, соловейко,
Разнесчастный ты мой соловейко!
Ты не вей себe, не вей теплаго гнeздышка,
Не вей при дорожкe,
А совей-ко лучше его при долинe:
Там никто его, никто не раззо́рить
И твоих малых дeтушек никто не разгонит.
Как у Троицы было под горою,
За каменною было за стeною, —
Там сидит-сидит добрый молодец,
Он сидит-сидит в мeшкe[11] каменном.
Он не год сидит и не два года,
Но никто к нему, разудалому,
Не зайдет никто, не заeхает (sic!).
Тут зашла к нему гостья милая,
Гостья милая — мать родная ему;
Не гостить пришла, а провeдать лишь:
— «Каково-то тебe, сыну милому,
Во тюрьмe сидeть, во неволюшкe?
Во кичe[12] сидeт за рeшотками,
За рeшотками, за желeзными?»
— «Ах ты матушка, ты родимая!
Ты сходи-сходи к воеводe[13] в дом,
Попроси-ко ты его милости,
Не отпустит ли меня, добра молодца;
На свeт бeлый погулять ещо?»
IX.
Мой сизой голубчик,
Ты зачeм, для чего
В садик не летаешь?
Буйным вeтром
Сизова относит,
Частым дождем-дождиком
Крылья-перья мочит.
Мой миленькой,
Мой милой дружочек!
Ты пошто, для чего
Рeдко в гости ходишь?
Твой отец да мать
Тебя не спускают,
Род они племя
Тебe запрещают? [sic!]
Сидeл-посидeл
Удалой молодчик
Во темной темницe.
У той у темной, у темной темницы
Ни дверей нeту, нeту ни окошек,
Ешо в ней нeту ни красна крылечка,
Только есть одна труба дымовая.
Из той трубы, дым-от повeвает,
Меня мла́ду-мо́лоду горе разбирает.
Пойду я, млада, с горя в зелен садик,
Пойду возьму я ключи золотые;
Отопру я сундуки-ларцы кованы,
Возьму денег ровно сорок тысяч,
Стану дружка-друга выкупати,
Из неволюшки его выручати.
Грозен судья, судья воевода,
Моей казны-казны не примает,
Меня мла́ду-мо́лоду горе разбирает.
Пойду мла́да-мо́лода с горя в чисто поле,
Пойду, нарву я лютаго коренья,
Буду-стану я судью опоити.
X.
Привелось мнe, доброму молодцу,
Ѣхать мимо каменной тюрьмы;
На тюремном-то на бeлом окошечкe
Сидeл добрый молодец:
Он чесал свои русы кудерушки
Частым бeлым гребешком.
Росчесавши свои русы кудерушки,
Сам восплакал слезно и сказал:
— «Вы подуйте-ко, буйны вeтры,
На родиму сторону!
Отнесите-ко вы, вeтры бурные,
Мому батюшкe низкий поклон,
Как моей родимой матушкe,
Милой матушкe — челобитьицо!
А женe младой вот двe волюшки:
Как перва́ воля́ — во вдовах сиди,
А втора́ воля́ — замуж пойди!
На меня-то, молодца, не надeйся:
У меня-то молодца есть своя печаль,
Печаль грозная, непридумная:
Осужон-то я на смертную казнь,
К наказанью-ль кнутом да немилостному».
XI.
Ты не пой-ко, не пой, млад жаво́ронок,
Млад жаво́ронок, жаворо́ночек,
Сидючи́ весной на проталинкe,
На проталинкe — на прогалинкe.
А воспой-ко, воспой, млад жаворо́ночек,
Ты воспой, ты воспой при долинe-то,
Что стоит-ли тюрьма, тюрьма новая,
Тюрьма новая, дверь дубовая;
Что сидит-ли там сидит добрый молодец,
Он не год сидит и не два́ года,
Сидит ровно он длинных се́мь годов.
Заходила к нему его матушка,
Заходила, слезьми́ разливалася:
— «Уж я семь-то раз, семь раз выкупала;
Уж и семь-то я семь тысяч потеряла,
А осьмой-то осьмой тысячи не доста́ло мнe».