– И все же хотелось бы в итоге внятнее услышать конкретные пожелания, – стал вытирать губы салфеткой господин Фейгин, не двусмысленно косясь на часы.
– Чего проще. – Сергей смыл водкой привкус рыбы во рту. – Мне не нравится позиция городских властей по отношению к продаже американцам Виршевского нефтекомбината.
– Вы считаете, что американцы недостойны?
– А вы считаете иначе? – искренне удивился Сергей. – Есть честный документ о том, что контрольная доза акций комбината достается частному лицу с российским гражданством. На фоне ставших достоянием общественности подробностей махинаций бывшего директора завода грех не согласиться с таким решением вопроса. Ведь верно?
– Я посмотрю, что можно сделать, – поднялся со стула ответственный работник, раскланялся и заспешил на выход.
А халдей тем временем заторопился убрать бутылку недопитой минералки, фужер и приборы, к которым господин Фейгин мог нечаянно прикоснуться.
У Евгения Ильича был «ниссан патрол» и не было шофера, потому что Евгений Ильич алкоголь в рот не брал лет семь и любил водить машину сам. Сначала господин Фейгин погнал по Московскому проспекту. Семафоры подмигивают, гибэдэдэшники, завидев специфический номер, не беспокоят – благодать.
Именно в тот момент, когда «ниссан» господина Фейгина оставил за капотом Фрунзенский универмаг и, притормозив, перевалил зазубренный трамвайными рельсами перекресток за Обводным каналом, в клиентский зал ресторана «Квебек» влетел свирепо водяший зенками скинхед и, не заморачиваясь, стал палить из «калаша» прямо от дверей.
У позднего посетителя был типовой прикид – ботинки со шнуровкой, свастика на бляхе. У этого бритоголового не было на голове ни шерстяной шапочки, ни чулка, потому как он был обязан завалить все, что шевелится. И все, что требовалось для решения такой задачи, уже было у отморозка в руках.
Те, кто заслал сюда отчаянного пуляльщика, не стали мудрить с оружием. На кой ляд «узи»? «Калашников» – проще, надежней и кондовей. Тяжелые пули веером расчесали в пух гардину, потом огромное оконное стекло за ней в хрусталики. Как корова языком, слизали со стены декоративную картинку. Один из заблудившихся свинцовых подарков перешиб ножку у сервированного стола, и хрупкие нецелованные фужеры по белой скатерти, искря отраженным светом люстр, поехали в ад.
Автомат живой щукой дрыгался в клешнях бритоголового. Первым смертельный веер накрыл плечо успевшего привстать из-за стола невысокого парня. Кавалера с по-рыбьи распахнутым в ужасе ртом мотнуло, вокруг оси. Вторая пуля, смачно чавкнув, утопилась в хребтине. Уже готовую жертву довернуло по инерции, и третья пуля отстригла вспорхнувший на отлете галстук. И словно кувалдой намертво вплющила в раму оконный шпингалет.
Далее огненный веер переметнулся на грудь спутницы, превратил грудную клетку в кровавые клочья тряпья и мяса и, соскользнув, отгрыз добрый пласт штукатурки со стены. Бритоголовый тут же, не прекращая огня, развернулся к оставшемуся сектору зала. И, судя по тому, как «калаш» стреноженно плясал в кулаках скинхеда, стрелок имел соответствующую выучку. Вот только гасить больше никого не довелось, потому что в зале больше никого не было.
Убивцу было приказано вылущить всех, кто окажется в зале. А кого именно – не его забота. Убивец, распихивая ногами столы и стулья, подгреб к жертвам. Перещелкнул автомат на одиночные и шмальнул две контрольки с такой близи, что от перекошенных оскалов остались раздавленные пончики с повидлом и ванильным кремом.
Вернув «калаш» на пальбу очередями, скин оставшиеся патроны из рожка положил поверх стойки, и парад бутылок взорвался со звонким ликованием. У душегуба не было на голове ни шерстяной шапочки, ни чулка, ни соответствующего приличиям количества волос. Но вот мозги в башке явно были, и на руках были медицинские прозрачные перчатки. Поэтому тут же сбросив «калаш», душегуб, типа посторонний, отвалил. И поминай, как звали.
Потом поплыла обычная в таких случаях тусня. Выползший на карачках обратно в зал вышибала смог трясущимися пальцами с третьей попытки набрать «02» и со второй «03».
Экстренные службы подкатили одновременно. Больше по привычке попрепирались, и поскольку в телах еще бродили жизненные соки, их увезли на «скорой».
В приемном покое шум и гам, подстегиваемый газовой атакой медицинских ароматов. В приемном покое все стоят на ушах. Кто-то стонет сквозь бинты. На полу черно-красные кровяные звездочки. Белые халаты летают, будто чайки. Мамаша с зобом, как у пеликана, лезет вперед всех, держа вместо иконы перед собой на вытянутых руках пятилетнего ребенка. Ребенок проглотил гвоздь. Ребенком сейчас займутся.
– Зря везли, они уже остывают, – по очереди пощупал пульс поддатый доктор доставленным из «Квебека» телам. И тут же потерял к ним всякий интерес. – Где досадливая мамаша с ребенком? Только что под ногами путалась!
А мамаша отгребла по-шустрому в сторонку и вроде как о ребенке уже не заботится. Спустила на пол – пусть побегает, грязными бинтами поиграет. А сама достала из-за пазухи мобильник и давай наяривать заветный номерок.
Проскочив все корпуса «Московского» универмага, Евгений Ильич развернулся и покатил обратно. Когда господид Фейгин находился напротив Фрунзенского универмага, у него затрезвонила мотивчик «моторола».
– Слушаю.
– Расстрел в ресторане «Квебек». – Докладчик был предельно осторожен и плавно обходил ключевые слова, инициирующие эфэсбэшную прослушку на запись. – Доставлены двое – мужчина и женщина.
– Интересно, куда вы звоните? – плохо скрывая радость, прошипел чиновник. Первое слово в телефонном базаре имело значение, остальные заряжались на всякий пожарный случай.
– У мужчины сквозное ранение в плечо, вторая пуля перебила позвоночник, и еще поврежден мозг. У женщины прямое попадание в сердце и тоже дырка в голове.
– Я не знаю, кто вы и зачем мне это говорите. Но надеюсь, потерпевшие жить будут? – Башня господина Фейгина растащилась в довольной улыбке.
– Нет. Их сейчас переправят в морг. На девушке красное платье. На мужчине зеленый костюм фабрики «Фосп». Лет по двадцать два – двадцать пять.
Надутые щеки Евгения Ильича повисли, типа женские груди после восьми абортов. Во рту сразу стало скучно, словно пожевал рыбьего корму. Очень отвратно стало по жизни господину Фейгину. Ни Алины, ни мужчины среднего роста лет тридцати пяти среди пострадавших нет. Евгений Ильич удрученно почмокал и сказал в трубку на прощание:
– Вас понял. Все свободны. – Опомнился и прибавил ритуальное: – Только не знаю, кто вы такая и зачем меня беспокоили?
И теперь уже он набрал номер на мобильнике:
– Владислав Иванович?.. Фейгин вас беспокоит… Фейгин! Что там в вашей резолюции по Виршам? Неправильно. Обстоятельства изменились, и возобладало новое мнение по этому вопросу… С точностью до наоборот. Да, диаметрально противоположное… Отправили? Верните. – Евгений Ильич вырубил телефон и направил машину в сторону дома.
Езда сегодня уже не доставляла ему никакого удовольствия.
А на самом деле ситуация в кабаке развивалась так. Шрам в последний момент заметил, что вышибала, как-то не по роли вжав голову в плечи, стараясь не выдать себя быстрой ходьбой, оставил пост и засеменил в глубь служебных помещений. Сергей поискал глазами халдея – того и след простыл. Глянул на стойку – бармен тоже испарился.
– Мне кажется, любимая, – Шрам властно взял девушку за руку и выдернул из-за стола, – что господин Фейгин оказался большей сукой, чем я думал. – Ему было очень жаль невинную пару молодых людей, но тут себя бы уберечь. Мир жесток, и приходится душиться буквально за каждый глоток воздуха, – не Шрам это выдумал.