Пошло дело в суд. По всему городу шум идет: «Колдунов судят!» Знамения в народе обнаружились: у слободской вдовы Еремеевны свинья опоросилась поросенком о две головы, у дедушки Парамона курица петухом кукарекнула, ворона на разрушенную церковную колокольню села и прокаркала человечьим голосом «Р-рас-кул-лачили! Р-рас-кур-р-рочили!» Страх обуял народ: что-то будет...
Бысть же суду неправому. Домишко судейский тесный битком набился, народ перед домом весь день стоит, ждет. Суд идет. Спрашивают дядю Никанора: «Признаете себя виновным?», а тот: «Перед Господом одним виноват». Записали в протоколе: «Признает себя виновным». Так и все остальные ответили. Стали мужиков допрашивать, никакого толка от них не добились, все на Господа сводят. Прокурор даже обиделся: «Что ж, этот Господь ваш соучастник?» На что мужики: «Непременно так». За бабку принялись. «Расскажите, когда вы вступили в сговор с черными силами реакции?» - «Да ить давненько было, - запела бабка, - и не упомню, как была я деушкой, пошла ить в осинничек, губков-то наломать, а он стоит тамотки, бородища зеленая, сам стра-а-шной!» - «Назовите своего сообщника». - «Антипкой звать, блазит он, лешак эдакий!» - «Где проживает названный гражданин?» - «А в суземке, а в сосонничке, под кокоринкой, шумит, свистит - страсть, а ничего - добрый». - «О ком вы говорите?» - «Дак лешак-то!» Прокурор аж опупел, а народ животики надрывает - им это представление вроде театру.
Вызвали свидетелей. Мать парнишки плачет: «Она, Секлетинья, моего сына сгубила, не смогла вылечить. Надо было мне пастуха Тимошу просить поворожить, а я ее, каргу старую, послушалась». Паренька-активиста Никитушку вызвали. Судья ему поясняет: надо-де по закону говорить только правду. Паренек простой, не так понял. «Скажу правду. Я его, Митю, предупреждал: не ешь снегу, а он съел, и началась у него горловая болезнь, а дядя Никанор и все тут ни при чем». Все ж сказалась совесть в парнишке, в простом-то человеке она чаще обнаруживается. Но суд на его заявление не посмотрел, а прокурор тут же возвел на мальца частное обвинение, как на подкулачника - за то, что по закону правду сказал.
Произнес речь прокурор. Все, что в газетах про кулаков писалось, пересказал и потребовал всем высшей меры. Стон прокатился по народу. Адвокат с испугу тоже осудил кулачество как класс и своих подзащитных, но просил снисхождения к темноте и невежеству подсудимых, которые стали слепым орудием темных сил. Предоставили подсудимым последнее слово. Дядя Никанор одно сказал: «Последнее слово - у Господа Бога». А бабка Секлетинья снова всех удивила: «Ежли то последнее мое слово перед смертью безвинной, дозвольте, соколики, я вам старину скажу?» Из зала кричат: «Пусть скажет!» Разрешил суд. Бабка и запела, да так, что все заслушались и даже строгие судья.
Всю бабкину старину люди не запомнили, не случилось никого, чтоб записать, а в протокол, понятно, не вносили, кусочек только уцелел.
Как на матушке, на святой Руси,
На святой Руси, на подсветныя,
А то не ворон с вороном,
А то не сокол с соколом.
То два заюшки бьются-борются.
Один заюшко - белый.
Другой заюшко - серый.
Один заюшко - Правда,
Другой заюшко - Кривда.
А та Кривда Правду побивает,
А та Кривда Правду изгоняет.
Убегает Правда за далекие леса, за высокие горы,
А Кривда серым заюшком по полю скачет.