Только совсем недавно мне удалось собрать кое-какие сведения об истории Дрионов, хорошей семьи из местного патриархата, полуаристократической, полубуржуазной. «В нашем роду нет людей, подвизавшихся на военной стезе», — сказал мне нынешний представитель семьи, подвизающийся на стезе литературной. И однако в роду насчитывается четверо или пятеро лейтенантов и прапорщиков, служивших Испании. Есть также один францисканец-реколет, которого Клемент XI послал миссионером в Китай, где он, как и подобало человеку в его рясе, принял сторону францисканцев в Споре об обрядах36 и, говорят, был убит по наущению иезуитов. В 1692 году, когда Людовик XIV с пышной свитой отправился в Намюр, осада которого бесцветно воспета Буало, тогдашний представитель семейства Дрион удостоился чести предоставить королю кров на одну ночь в своем имении Жилли. Эпоха оголтелого национализма еще не настала: для этого лояльного подданного короля Карла II37 было совершенно естественным почтительно принять у себя монарха вражеской страны. Французский король, вероятно, не желавший давать аудиенцию провинциальным гостям, потребовал, чтобы при его вечерней трапезе присутствовали только члены хозяйской семьи. Спустившись в гостиную, он увидел большую толпу. «Государь, здесь только мои дети и внуки», — пояснил патриарх-хозяин. Другой патриарх, его внук Адриен, удостоился более неприятного отличия — он оказался одним из шестерых жителей Шарлеруа, каждому из которых захватившие в 1793 году город якобинцы вменили в обязанность заплатить, и притом в течение двух часов, десять тысяч ливров контрибуции — обязанность почти такая же тяжкая, как лечь под нож гильотины.
Несколько позже, согласно семейному преданию, один из членов семьи дал накануне битвы при Ватерлоо обед в честь маршала Нея; маленькая девочка, сидевшая в тот вечер в конце большого стола, уверяла, что на всю жизнь запомнила, как потные гонцы на взмыленных лошадях то и дело доставляли маршалу нетерпеливые депеши Наполеона. Нынешний Дрион с добросовестностью историка замечает, что в ту пору Наполеон не сомневался в победе, и у него не было причин посылать Нею противоречивые приказы; но я всегда склонна доверять детским воспоминаниям и потому охотно допускаю, что император, даже уверенный в завтрашнем дне, тем не менее передал Нею с нарочным, как он это часто делал, несколько повелительных указаний. Еще менее возможным представляется сегодняшнему Дриону-эрудиту, будто винные пары его предка могли слегка одурманить Нея в день битвы. Но все равно эти рассказы по-своему ценны — они дают нам почувствовать, в какой мере каждая семья в этой стране, непрестанно бывшей ареной сражений, из века в век чувствовала себя причастной к превратностям войны.
Почти все эти старые семьи при заключении браков явно или тайно придерживались определенной политики. Более честолюбивые старались по возможности брать жен выше их самих по социальному положению, облегчая таким образом следующему поколению путь вверх по общественной лестнице; другие, как, например, семейство Картье, похоже, выбирали супругов в узком кругу, в котором непрестанно пересекались одни и те же фамилии. Сыновья Дрионов, видимо, часто останавливали свой выбор на невестах из буржуазной или даже почти деревенской среды, однако несомненно с хорошим приданым, и, наверно, наделенных горячей кровью и известной долей простонародного здоровья: во всяком случае долголетие членов этой ветви контрастирует с довольно короткой жизнью носителей фамилии Картье. У меня такое чувство, что через всех этих Мари или Мари-Катрин, дочерей Пьера Жоржи и Маргерит Дельпор или Никола Тибо и Изабель Мэтр-Пьер, через всех этих Барб Ле Верже и Жанн Мазюр, я прикасаюсь к мощным деревенским корням провинции Эно.
Эта среда была отнюдь не чужда любви к литературе и науке, и, по рассказам, отличалась известной независимостью ума. «Все плохое в потомках Пирме идет от Дрионов», — заявил в недалеком прошлом член первой из этих семей, обращаясь к представителю второй во время охоты, происходившей, по-видимому, в обстановке, далекой от сердечности. Если он имел в виду опасную любовь к литературе и искусству, то он несколько преувеличивал. Моя двоюродная прабабка Ирене Дрион, мать романтичного Октава Пирме и его брата Фернана, по прозвищу Ремо, который отдал дань радикализму и пал его жертвой в лоне приверженной традициям семьи, всю свою жизнь славилась жесткими принципами; с другой стороны, среди предков Октава и Ремо по отцу мы найдем здравых людей, открытых идеям Просвещения, и даже несколько беспокойных душ, тяготевших к индийским сутрам38 и к Сведенборгу.