Выбрать главу

Четырнадцать месяцев спустя после рождения Фернанды Матильда скоропостижно умерла, пережив мучительную агонию. Из нескольких неизданных строк Октава Пирме, которые недавно попали мне в руки, я узнала, что бедной женщине, заболевшей крупом, пришлось перенести ларинготомию. Это привело к выкидышу, которого несчастная не пережила. В листке «Блаженной памяти» упоминается только о «короткой и мучительной болезни». Поскольку в документах такого рода упоминание каких бы то ни было физических подробностей, касающихся болезни и смерти, очень редки, эти несколько скупых слов внятно говорят о том, насколько внезапная кончина Матильды взволновала и потрясла ее родных. На листке с траурной каймой, который Артур или Фрейлейн, наверно, заказали у гравера, владевшего писчебумажным магазином в Намюре, изображен Агнец Божий в зловещем окружении орудий Страстей Христовых. Трудно сказать, вдовец или безутешная гувернантка сочли, что этот образ особенно подходит невинной усопшей.

Тот же листок приписывает умирающей выспренные последние слова — хотелось бы надеяться, что они заимствованы из какого-нибудь благочестивого романа, описывающего кончину матери семейства, а не произнесены перед смертью самой Матильдой: «Прощайте, мой дорогой супруг, мои дорогие дети, которых я так любила, прощайте! Я ухожу так быстро, так внезапно. Все в руке Господа нашего, да исполнится Святая воля Его. Молитесь за меня. Умирая, я оставляю вам два важнейших завета, которыми особенно дорожу: стойкость в вере и стойкость в служении семье... Храните и приумножайте оба эти чувства... Прощайте, я буду молить за вас».

Даже если допустить, что Матильда произнесла эти напыщенные слова, услышать их мог, безусловно, один только Артур. В эти погожие дни начала мая три старшие дочери, Изабель, Жоржина и Зоэ, вероятно, находились в своем пансионе в Брюсселе или у Английских дам в Отейле, старательно набирая хорошие отметки в ожидании наград, которые распределялись в конце июня. Принимая во внимание, что мать их умерла почти внезапно, едва ли их вовремя привезли в Сюарле, чтобы они успели выслушать это наставление. Дурачок Гастон его бы не понял. Теобальд и Октав, которым было, соответственно, девять и семь лет, скорее всего уже находились в коллеже Нотр-Дам де ла Пэ в Намюpe; но если в мае они и были в замке, им наверняка приказали поменьше шуметь, чтобы не беспокоить больную матушку. Хочется думать, что не им была адресована эта речь. Жанна, без сомнения, сидела на краю лужайки в детской колясочке, крепко привязанная к ней ремнями, поскольку с находчивым упорством детей-калек она проворно уползала с того места, где ее оставляли. Что до Фернанды, она спала в своей колыбельке, как впоследствии в сходных обстоятельствах ее собственная дочь. Любящие родители Матильды, Луи и Зоэ Труа, никак не могли присутствовать при последних минутах своей дочери; экс-губернатора подтачивала болезнь, которой через каких-нибудь два года предстояло свести его в могилу, и ему было бы нелегко так поспешно проделать немалое расстояние, отделявшее Сюарле от его имения Ла Пастюр, а Зоэ вряд ли поехала бы без него. Можно сказать почти с уверенностью, что Артур и Фрейлейн были единственными свидетелями этой агонии, если не считать слуг замка и двух особ, в силу своей профессии непременных спутников всякой кончины — местного врача и кюре, которые вместе с нотариусом составляли в XIX веке погребальное трио у изголовья умирающих. Впрочем, нотариусу вряд ли была надобность являться священнодействовать у постели Матильды — все ее имущество принадлежало Артуру.

Зато на погребении, наоборот, должно было присутствовать много народа. Отец и мать умершей на сей раз могли успеть совершить небольшое путешествие; возможно, из Брюсселя приехала сестра усопшей Аликс с мужем Жаном Т'серстевенсом. Из Акоза прибыли тетя Ирене и ее сын Октав, еще носившие траур по любимому сыну и брату Фернану, прозванному Ремо; может быть, явился со своей молодой женой и другой сын Ирене, Эмиль, которого обычно удерживали в столице политика и светская жизнь. Похоже, Артур не поддерживал постоянных сношений с обитателями замка Маршьенн, который он покинул за восемнадцать лет до этого, обосновавшись в Сюарле, но, вероятно, его единокровный брат Эмиль-Поль счел нужным явиться в сопровождении молодой супруги-ирландки. Освобожденная от своих густых рыжих прядей, доставшихся Фернанде, Матильда еще раз проделала путь от замка к деревенской церкви, но на сей раз траурный кортеж доставил ее туда по большаку, а не по привычной тропинке среди трав. Фрейлейн надела траур по хозяйке, который не снимала до собственной смерти.