Подтачивавшая его болезнь вынуждала Артура мало-помалу прекратить визиты в Намюр и объезд фермеров: отныне он управлял своим имуществом из своего кабинета. Пожалуй, мы обращаем слишком мало внимания на то, что самое тяжелое во всякой болезни — это постепенная утрата свободы. Г-н де К. де М. вскоре оказался заточен в комнатах замка и на его террасе; у него оставался выбор: принимать пищу и читать газету в постели или в кресле, которое подкатывали к окну. А однажды он лишился и этого выбора — он уже не встал с постели.
У меня нет оснований считать Артура человеком, особенно склонным к раздумьям. Однако как и все люди вообще, он должен был иногда размышлять о своей жизни. Ты согласился, чтобы твоя жена наняла для попечения о детях молодую немку с лицом, похожим на румяное яблочко, и вот эта немка двадцать пять лет присутствует при всех рождениях и смертях в семье, властвует в доме, приглашает, когда нужно, священника или врача и тихонько выходит из комнаты на цыпочках, однако она не может распорядиться, чтобы смазали дверные петли и они перестали бы скрипеть. А ведь он двадцать раз напоминал ей об этом. И эта дуреха закроет ему глаза, впрочем, не все ли равно, она или другая. Куколка (назовем ее так) доставляла ему приятные минуты, но подавленный своей болезнью, он вспоминает о ней так, как человек, которого мутит, вспоминает катанье в лодке: наступает день, когда ему уже трудно понять, чем его могла прельстить эта дамочка в дезабилье. Так или иначе, Артур поступил как подобает — дарственная, которую он из предосторожности оформил на ее имя, никак не затрагивает интересы детей: женщину обеспечит небольшая сумма, выигранная на бирже. Что до Господа Бога и последних минут, то все пройдет как положено, и беспокоиться о том, что ждет всех без исключения, нечего.
Г-н де К. де М. умер в 1890 году на второй день Нового года. Трудно сказать, подсунули ли ему под дверь Жанна и Фернанда в канун этого года свои обычные почтительные записочки. Листок, посвященный его «Блаженной памяти», украшен фигурой Христа и намекает на долгие мучения, которые очищают душу. В остальном он похож настолько, что их можно перепутать, на листок памяти Гастона, заказанный гравировальщику за два с половиной года до этого. В листке Гастона Господа молят не отдавать Лукавому душу усопшего, что, пожалуй, излишне, когда речь идет о покойнике, которого Господь обделил разумом. Листок, посвященный «Блаженной памяти» Артура, молит о том, чтобы грехи умерших были им прощены. После предания тела покойного земле в Сюарле, вероятно, в тот же вечер состоялась другая церемония, почти такая же торжественная — чтение завещания.
В документе никаких неожиданностей не было. Г-н де К. де М. завещал свое состояние равными долями семерым своим детям, его пережившим. Состояние было настолько значительным, что даже раздробленное таким образом, оно обеспечивало наследникам полный достаток. Не считая ценных бумаг, весьма солидных или слывших таковыми, имущество почти целиком состояло из недвижимости, которую все считали единственным по-настоящему надежным помещением капитала. Только четверть века спустя война и инфляция затронули эту твердыню. Ни Теобальд, который только что завершил более или менее серьезный курс обучения, чтобы получить диплом инженера, ни Октав, который не подготовился ни к какой профессии, не были способны управлять своим и сестринским имуществом, как это делал г-н Артур. Отныне арендная плата, по определенным числам поступавшая от фермеров, выплачивалась наследникам через управляющих и сборщиков налогов. В этом крылась, конечно, некоторая опасность, но все эти посредники когда-то работали на г-на Артура под его присмотром: от отца к сыну они передавали свою преданность семье. Дети покойного радовались тому, что все устроилось так удобно. Никто из них не заметил, что из ранга крупных помещиков они переместились в категорию рантье. В то же время тонкие ниточки, связывавшие г-на Артура с его крестьянами, окончательно порвались.
Сюарле был продан не только потому, что его содержание обошлось бы слишком дорого тому, кто согласился бы включить его в свою долю наследства, но и потому, что никому не хотелось там жить. Теобальд, намеревавшийся навсегда спрятать в стол свой диплом, мечтал только о спокойной холостяцкой жизни, которую собирался вести в Брюсселе. Октав хотел путешествовать. Жанна, вполне резонно считавшая, что ее увечье неизлечимо, решила приобрести в столице приличное удобное жилье, где Фрейлейн будет домоправительницей и где она сама проведет остаток дней. В этом доме должна была жить и Фернанда, пока она не найдет себе мужа: хотелось надеяться, что у ее избранника будет свой замок или усадьба.