Что-то подсказывало Кевину: этот момент Оскар ему не забудет. И плевать.
— Не думал, что все так закончится.
Они с Оскаром стояли перед горящим особняком, в отсветах багрового зарева, превратившего звездную ночь в еще один день в преисподней. Вокруг с руганью и потасовками делили добычу головорезы, корчились раненые, на которых никто не обращал внимания; но даже в угаре и боли вся эта шваль не забывала держаться подальше от Алого Генерала.
— Закончится? — фыркнул Оскар. — Что это, к чертям, значит? Мы раздавили одну гадину — завтра приползет еще сотня. Все закончится не раньше, чем мы сдохнем. Да и то, только для нас.
По его лицу, обращенному к пожару, ползали огненные черви; волосы и бородка, медные с проседью, отливали багряным цветом запекшейся крови. Кевин никогда не замечал, чтобы Оскар засмотрелся на хорошенькую девушку или поднял глаза к небу, но сейчас он, похоже, любовался игрой пламени, пожиравшего останки дома Верретов. И выглядел почти счастливым, точно моряк, что вдохнул соленый морской воздух после долгих месяцев на суше.
Человек на своем месте — так хотелось сказать об Оскаре Картморе, неподвижном среди дыма, воплей, хаоса и смерти.
— Я хотел узнать, кто стоит за заговором, — объяснил Кевин. — Оказалось — старый дурак, которого прихлопнул собственный слуга. А для чего заговорщикам понадобилось совершать свои убийства таким причудливым способом, мы, похоже, никогда точно не узнаем.
Во всяком случае, я.
Грохот, звон и вопль, слившиеся воедино. Какой-то несчастный болван выскочил из окна на верхнем этаже. Он был одет в огненное оперенье, но улетел недалеко.
То ли кто-то из слуг, то ли головорез Оскара, слишком увлекшийся грабежом, чтобы вовремя дать деру. Не все ли равно? Один удар меча, и почерневшее лицо расслабилось навсегда.
— Тебе б в сестры милосердия, Грасс, — процедил Картмор сквозь зубы, когда Кевин снова встал рядом. — У меня нежная и чувствительная душа.
— Я заметил. Что это было, в подвале? Почему ты по-быстрому не прирезал ту крысу?
— Просто не захотел.
— Я-то думал, меня уже ничем не удивить. У кого-то слабость к девкам, у кого-то — к писклявым младенцам. Был у меня в отряде один, зарезать старика или бабу — как в зубах ножом ковырнуть; мог бы, глазом не моргнув, пошвырять детишек из окон на пики — да и швырял. Но когда ему пришлось прикончить шавку, едва не вцепившуюся ему в горло, ревел потом, как маленький. Так и сдох, спасая суку со щенками из дома, который сам же и поджег, — Алый Генерал смачно сплюнул — то ли выражая так свои чувства по этому поводу, то ли просто потому, что захотелось отхаркнуть. — Каждый глуп по-своему, но чтоб сломаться на этом визгливом старом трусе, на зажравшейся прислуге? У такого извращения и названия-то нет.
Кевин поморщился. — Идите в задницу, мой лорд. Да мог я его прикончить, мог. Просто стало вдруг противно. И я впервые спросил себя — а на кой, собственно, мне тогда это делать?
Похоже, ту жажду, что требовалось заливать чужой кровью, утолила бойня в Доме Алхимика. На долю Кевина остались лишь отточенные до совершенства движения и пустота внутри с привкусом праха.
— Ты еще слишком молод, Грасс, чтобы задаваться философскими вопросами. За тем, что тебе за это платят! Тех, кого ты сам жаждешь прикончить, тебе придется убивать за свой счет, в порядке, так сказать, благотворительности, — Генерал разговорился, видно, пребывал в неплохом настроении. — И ты еще хотел войти в Свору! Там место только тем, кому не нужна причина, чтобы убить — и очень весомая, чтобы не убивать.
— Когда-то хотел.
— Перехотел? — Оскар усмехнулся. — Чего ж тогда вашей милости угодно?
— Ничего. Мне ничего не нужно.
Он много раз повторял эти слова, другим и себе, — пока, наконец, они не стали правдой. Вещи, которые стоили того, чтобы их желать, существовали на свете не для таких, как он. А драться за объедки Кевин устал.
— И чем тогда займешься? Продолжишь обрастать жирком среди твоих Ищеек?
— Подамся в наемники.
Это позабавило Алого Генерала. — Ну-ну. Тебя ждет отличная карьера, если посреди сражения начнешь размышлять. "А хочу ли я прикончить этого малого? И зачем мне это делать?"
— На поле боя все просто. Ты убиваешь, чтобы не убили тебя.
— А тут, что, по-другому? Эх, Грасс, — Генерал покачал головой, — ты еще так наивен. Как дитя малое.
Кевин усмехнулся в ответ. — А когда-то вы говорили, что у меня — черное сердце.
Оскар зевнул. Возбуждение схватки исчезало вместе с блеском в глазах, и его резкие черты снова застывали в гримасе презрительной скуки. — Но оно у тебя есть, Грасс, и в этом твоя проблема.