Он замолчал, и Кевин решил ему помочь. — Ее отправили на костер? — спросил напрямик.
— Нет, нет, — с кривой улыбкой продолжил Велин. — Ведь это было бы жестоко, а грешникам, которые во всем чистосердечно раскаялись, и тем очистились, полагалась легкая смерть. Поэтому их милосердно закапывали живьем в землю, не тронув, как говорили, ни волоса на их голове. Мне подобная смерть не кажется милосердием, но так ее называет Святое Пастырство, а кто я такой, чтобы спорить с праведниками?..
— Да уж, — Так вот почему Велин такой кособокий и переломанный. — Пожалуй, у вас хватает причин, чтобы не любить андаргийцев. Над вами они неплохо постарались.
— Ну, мне-то повезло — немногим удалось вырваться от Овчарок живым. У меня остались глаза — хотя последние годы они начинают подводить, и рука, чтобы писать… Правда, операции проводить я больше не могу, но могу учить других. Про ноги и упоминать не стоит, я их и до пыток все больше отсиживал за книгами, а уж бегать не бегал, кажется, с тех пор, как был мальчишкой. Так что жаловаться не приходится. Про пытки мне даже уже кошмары давно не снятся. Но, знаете, — Что-то — не слезы — блеснуло в его сузившихся глазах. — Я часто просыпаюсь посреди ночи от того, что мне нечем дышать…
Ученый проковылял назад, к столу. — Думаю, теперь вас не удивит, если я скажу, что принимаю все происходящее близко к сердцу. Уезжайте спокойно, мы непременно остановим андаргийцев. Любой ценой.
Вскоре Кевин ушел, с головой, распухшей от цифр, значков и странных загадок, которые на улице, при свете дня, показались чистым бредом.
Ну что ж. В конце концов, это все уже не его проблема.
Правда, после рассказа Познающего Кевину даже захотелось остаться. Было бы недурно встретить андаргийцев в столице с мечом в руке, показать им, в последний раз, как умеют драться в Сюляпарре. Когда-то он именно так представлял себе день своей смерти. Рядом с Филипом и его семьей, на стенах города, в который враги вошли бы, но только через его труп.
Но решение принято — как и его отставка, а пояс оттягивает увесистый кошель, полученный от Роули. Куда большая сумма, чем то, что удалось бы выбить из старика до истории с Принцем Воров. Кэп так обрадовался, что избавляется от Кевина, что даже не стал торговаться.
В этом городе осталась всего пара незавершенных дел…
III.
17/11/665
Прежде чем войти в дом, Кевин постоял на пороге, мысленно готовясь. Он давно не бывал здесь — его визиты никому не приносили радости — и теперь заходить не хотелось. Ничего, стерпишь.
Темная скрипучая лестница не пахла мочой, из-за закрытых дверей не летела ругань и рев детей. Это место — тихий, респектабельный склеп — было куда приличнее, чем доходный дом его детства. И обходилось куда дороже.
Ему открыла служанка, немолодая, но еще крепкая женщина, которую Кевин нанял для ухода за матерью. Получив от гостя монету и разрешение отправиться на прогулку, служанка вся просияла, от восторга перестав даже, впервые за все их знакомство, посматривать на Кевина с опаской. Накинула шаль, вдела ноги в деревянные сабо и вылетела наружу со скоростью заключенного, чью камеру забыли запереть.
Кевин понимал ее слишком хорошо. Он едва успел войти, а ватная тишина уже забила уши воском, в легких застрял спертый воздух. Такая атмосфера бывает в домах, где идет прощание с покойником, и здесь тоже ощущалось незримое присутствие мертвеца — и не одного. Погибших надежд и ожиданий, умерщвленного будущего, горьких призраков давних ошибок.
Мать сидела в комнате у окна, за столиком, на который ложилась полоса бледного света. В той же позе, что в прошлый раз, словно и не пошевелилась с тех пор.
Он специально нашел для нее комнаты под самой крышей, чтобы можно было смотреть то в небо, то вниз, на улицу, где приманивала посетительниц лавка модистки. Но каждый раз, когда он навещал мать, ему казалось, что в светлом прямоугольнике окна она видит что-то свое — или не видит ничего. Как будто перед нею по-прежнему та глухая, с трещиной, стена.
Известие о том, что сын покидает отряд Ищеек и едет на восток, записываться в наемники, она восприняла спокойно. Да что там спокойно — головы не повернула, а на лице, таком худом, что под туго натянутой кожей как-то по макабрически четко проглядывал череп, не дрогнула даже жилка.
Кевин ожидал, что она будет хоть немного довольна. Мать всегда презирала его службу — работать шпионом, соглядатаем, возиться с отбросами общества, казалось ей самым позорным занятием для дворянина.