Ему не хотелось вываливать на нее всю грязную подноготную. Лучше уж ей считать себя игрушкой страсти, чем удобным орудием мести. — Уж поверьте, я сыграл в вашей жизни не лучшую роль. Ну, считайте, что я извиняюсь за то, что навлек на вас опасность. — Знаете, я давно никого ни в чем не виню, — Гвен присела на стул с мальчишкой на руках. — Во-первых, когда я думаю о том, какая судьба досталась этим детям, то еще больше начинаю ценить, как мне в сравнении с ними везло, с самого рождения.
Даже земляным червям везло в сравнении с этими детьми, подумал Кевин, но ему хватило ума прикусить язык.
— А еще я стараюсь не забывать, что все решения в моей жизни принимала сама. Возможно, я не всегда представляла их последствия, но выбор у меня был, даже когда казалось, что нет. А значит, я должна принимать все то, что последовало за этими решениями. Мне нравится так думать. Иначе жизнь превращается в какой-то случайный набор событий, не правда ли? Лишенный смысла.
Смысла, справедливости, надежды…
И все же Кевин кивнул, соглашаясь с ней. В конце концов, он-то получил не более того, что ему причиталось. — Прощайте, моя леди.
Гвен с улыбкой покачала головой. — Я не леди, господин Грасс, я ведь вам говорила.
Он не знал никого, кто больше заслуживал так называться. Но вслух этого сказать не мог, разумеется, а потому безмолвно отвесил прощальный поклон. В самых дверях обернулся — Гвен все так же сидела в задумчивости, положив подбородок на макушку ребенка, и лицо ее как будто светилось внутренним светом.
…В особняк Кевин заходил из одного мира, а вышел уже в другой. Все заполонил снег, и за его живой пеленой город стал почти невидим. В детстве Кевин любил первый снег — в такие моменты чудилось, что он попал в сказку, и вот-вот произойдет нечто невероятное и дивно прекрасное.
Упав на землю, снежинки сразу превращались в серую грязь. Но перед этим, они — большие, ленивые, — на несколько мгновений зависали в воздухе, кружась и переливаясь, сверкающие и мимолетные, точно мечты.
В снегу возились уличные мальчишки, такие же, как те, с которыми Кевин рос рядом — но не вместе. Нищие, оборванные, в синяках, они сдавливали мокрую жижу в маленькие плотные снаряды и с хохотом бросали друг в друга, позабыв о невзгодах и радуясь от души, так, как он никогда не умел и уже не научится — и уж в этом сложно было кого-то винить.
Кевин прокручивал в голове планы на дорогу. Надо еще зайти к мечнику на углу Каменщиков. Быть может, удастся обменять свой скромный меч на что-то получше, с доплатой — пора подыскать себе постоянное оружие. Кевин скучал по великолепному фламбергу, который бросил на полу подвала, но ведь тот никогда ему по-настоящему не принадлежал.
Заночует он уже в Клио. Там, на прославленной конной ярмарке, купит себе смирную лошаденку — обойдется дешевле, чем в столице, особенно, коли попадется краденая. Пусть довезет его до границы с Влисом, а уж там он лошадь за сколько-то да пристроит. В кавалерию с его талантами наездника лезть нечего — служба в пехоте, в грязи и пыли, как раз по нему.
Будущее расстилалось перед Кевином с доселе неведомой ясностью. Холодное и пустое, как заснеженная равнина, зато никаких сомнений и терзаний. Главное — идти вперед, пока не упадешь, чтобы уже не подняться.
И он шел, все быстрее и быстрее, торопясь оставить столицу позади. В лицо дул льдистый, свежий ветер, и, к его удивлению, клешня, так долго сжимавшая что-то глубоко в груди, постепенно ослабляла хватку. Он уже почти мог свободно дышать.
Да, он покончил с этим городом, ничто его здесь больше не держит — даже ненависть.
Кевин по-настоящему осознал это, когда мимо с восторженным воплем пробежал мальчишка, размахивая палкой, словно мечом. Чем-то — то ли незамутненным энтузиазмом, то ли льняными волосами — щенок напомнил Кевину Фрэнка, и перед глазами сама собой встала картина: Фрэнк на суку того дерева, в его руке — меч, и луна опаляет лезвие серебром. Тогда Кевин жаждал разбить лицо проклятого выскочки в кровавую лепешку, но сейчас воспоминание вызвало только улыбку.
А ведь и впрямь было забавно, черт подери, когда Фрэнк тогда прыгнул назад и едва не грохнулся с перил, а Филипу — его врагу и сопернику — пришлось его спасать.
Где-то там вдалеке были и Филип на мосту, в плещущемся на ветру черном плаще, и Гвен с листочками в волосах, и голова Офелии на его груди — в ту ночь в трущобах, до того, как он обратил все хорошее в своей жизни в грязь.
Эти воспоминания еще кололи — впрочем, уже куда слабее. Так бывает, когда теряешь кого-то — поначалу бежишь от напоминаний, потому что они раздирают тебе внутренности, а потом вдруг замечаешь, что становится приятно говорить об ушедших, проходить там, где вы гуляли вместе, смотреть на виды, которыми любовались вдвоем. Это значит, что прошлое стало прошлым.