II.
Когда он выплыл из тьмы беспамятства, первым ощущением была боль в ногах. На них давило что-то тяжелое. Чудовище, вспомнил Кевин. Раз он жив, значит, оно мертво.
Напрягая остатки сил, он высвободился из-под туши и только тогда разомкнул веки, слипшиеся от крови. Чудовище выглядело дохлее некуда — кусок искромсанного мяса.
Кевин с трудом поднялся на предательски дрожавшие ноги. Ожившее тело уже горело от ушибов, царапин и укусов. На поясе не было привычного веса, он чувствовал себя голым. Мой меч, мой меч остался в чудовище.
— Ну у тебя и видок!
Кевин резко обернулся, и одну боль сменила, затмевая ее, другая. Филип. Смеющиеся глаза, мягкие волны темных волос, и эта его проклятая вечная полуулыбка, даже сейчас игравшая на губах молодого Картмора — как будто он не лежал совсем недавно на мостовой, задыхаясь, не жался в ужасе к дверце кареты. Он совсем не изменился. Если Кевин заматерел, огрубел за эти два года, то Филип выглядел таким же юным и беззаботным, как раньше.
В руке Филипа смолил факел, должно быть, взятый из кареты, как и меховая накидка, в которую сейчас зябко куталась Дениза. Даже в таком неровном свете было заметно, что молодая женщина дрожит. В пышных мехах она выглядела особенно хрупкой и уязвимой.
Мерзавец и сучка.
— Грасс, это… в самом деле вы? — прошептала Дениза.
— Конечно, он, разве ты знаешь других таких? — весело подтвердил Филип. Он окинул Кевина критическим взглядом. — Тебе надо выкупаться.
Кевин выжал из одежды немного крови. Он был весь покрыт ею — темною монстра, и своей собственной.
— Уже.
— И перевязать раны. Любовь моя, позвольте взять ваш шарфик. Совсем как в старые добрые времена, не правда ли?
Кевин с отвращением взглянул на протянутую ему полосу воздушной ткани. Принимать помощь от этих людей было хуже, чем терпеть укус чудовища, но рана на бедре не переставала кровоточить. Он взял тряпку и наложил повязку потуже. До Красного Дома сойдет. Вытащить меч в одиночку также будет трудновато. В предсмертном падении тварь вогнала в себя все три с небольшим фута стали.
На пару с Картмором они умудрились перевернуть тушу. Кевин ухватился обеими руками за длинную рукоять, Филип — за крестовину. Вместе они освободили клинок до половины.
— Дальше я сам, — Кевин тянул меч на себя, пока плоть чудовища, влажно чмокнув, не выпустила его окончательно. Картмор все еще стоял рядом и Кевин подвел острие "бастарда" к его подбородку.
Дениза ахнула, но Филип не перестал улыбаться. Кровь стекала по волнистому лезвию, капала на белый кружевной воротник, на черный дублет.
— Ну и встреча, не правда ли? — в темных глазах было выражение почти мечтательное. — Кто бы мог подумать! Это судьба.
Судьба… Кевину показалось — он слышит хриплый хохот этой старой злобной суки. Она опять сделала из него дурака. Но если судьба привела его сюда, остальное — собственная вина. Он оскорбил сына и невестку правителя страны. Глупо. Спас им жизнь. Вдвойне глупо.
Ярость, управлявшая его рукой, притихла, оставив горькое послевкусие. Он молча опустил меч, вытер полой плаща и убрал в ножны.
— Полагаю, мы должны тебя поблагодарить, — заметил Филип небрежным тоном. — Хотя, коли подумать, ты лишь выполнял свои прямые обязанности. Ты ведь теперь Ищейка, да? Я узнаю плащ.
Неужели его не бесит, что он вновь обязан жизнью презренному врагу? Кевин имел все причины злорадствовать. И все же Картмор опять заставил его почувствовать себя комком дерьма, прилипшим к нарядному сапогу. — Моя обязанность — ловить тех, кто преступает закон, а не спасать глупцов, которые путешествуют по ночам без охраны.
— Ты обо мне слишком дурного мнения. Перед каретой скакали гвардейцы с факелами, кучер был при оружии, даже на запятках вместо лакея ехал бедный Гарт. Не знаю, что случилось с кучером, может, сбежал, может, оказался в брюхе чудовища, но двое верховых умчались, как только оно появилось.
Дениза топнула туфелькой по уличной грязи. — Когда мы вернемся домой, вели бросить их в темницу. Их должны повесить за дезертирство с поста!