АНДРЕЙ БЛАЖЕННЫЙ И АНИ
До свадьбы оставалось пять дней и восемь дней до отъезда. Две законченные картины и несколько набросков были уже у Ани. Все, что для Андрея не представляло ценности, он сжег в костре. Вещей у него не было, практически только то, что на нем. Оставалось только одно — съездить к матери.
Встав пораньше, покормив и хорошенько выгуляв Герата, он отправился сначала на кладбище, а потом хотел встретить Ани у школы. К остановке одновременно, но с разных сторон, подошли два трамвая. В один сел Андрей, а из другого вышел стажер и отправился к раскрытым настежь воротам станции.
Май разменял свою первую неделю. От тепла, птичьего щебета и зеленой дымки деревьев кружилась голова. Андрей ехал в загородном автобусе и вспоминал, вспоминал… На кладбище постоял у стены, но в душе так ничего и не отозвалось: он не мог осознать, что вот здесь, за этой латунной дощечкой в урне находится ее прах. И он почему-то даже не был уверен в том, что там именно ее прах. Она осталась где-то в прошлом, куда больше нет дороги.
Андрей встретил Ани расстроенный и подавленный. Они проговорили до вечера, а потом резко сорвались, поймали частника, договорились с ним о хорошей оплате и поехали на станцию за Гератом. В щели двери торчал белый, сложенный вчетверо листок: Валерий Михайлович настоятельно просил его срочно позвонить по написанному внизу номеру телефона. Андрей сунул бумажку в карман, обошел все комнаты, оставил на столе мужикам записку, что нашел себе другую работу, закрыл за собой дверь и ключ положил под коврик. Ани села рядом с водителем, а Герат, в наморднике, в шлейке и на поводке для пущей безопасности, загрузился на заднее сиденье, рядом с Андреем. Машина тронулась и медленно поехала по аллее. Андрей смотрел направо, налево и запоминал, запоминал, потому что чувствовал, что больше он сюда никогда не попадет.
Дома он рассказал о записке Ани.
— Знаешь, Андрей, не звони… Не надо этого делать. Он же ничего обо мне… о нас не знает?
— Нет, ничего.
— Не звони. Уедем — и все. И ничего не было. И забудем все. Не звони. У меня плохое предчувствие.
— Может быть, и стоило ему позвонить, а то нехорошо как-то получается… Только, знаешь, у меня тоже плохие предчувствия. Ты права. Не буду я ему звонить. Пока он будет меня искать, нас уже здесь не будет. Я больше ничего не хочу. Мне все равно… Я хочу просто жить, чтобы ты была рядом, чтобы я мог писать. Я, наверное, просто устал…
Валерий Михайлович рвал и метал: неужели какой-то сосунок так ловко обвел его, старого опера, вокруг пальца? Были опрошены все сотрудники станции, мужики из частного охранного предприятия, но никто ничего не знал. Кто-то вспомнил, что вроде бы к Андрею в последнее время пару раз заходила какая-то молодая женщина, но кто она такая, откуда, где живет, никто не знал, как никто не знал, на какую такую новую работу, судя по записке, мог устроиться Андрей. Он исчез вместе со своим псом, как провалился сквозь землю. А Савельев, как и ожидалось, ломал на допросах дурку, и дело прямым ходом шло в тупик.
ЛЕХА САВЕЛЬЕВ
Еще в институтскую пору, когда на Леху Савельева чуть было не завели уголовное дело, да и потом, он нет-нет да и думал о том, что может сесть в тюрьму. И тогда он начинал прикидывать, как ему себя вести в камере, как войти, что сказать… В тюрьму ему, конечно, не хотелось, но уж если не подфартит, то он был уверен, что там не пропадет. Он сумеет себя поставить как надо. У него было достаточно знакомых, прошедших через следствие и отсидевших разные сроки, чтобы иметь приближенное к реальности представление, как там и что. Он правильно вел себя на допросах и рассчитывал, что срок ему дадут небольшой. Он все перетерпит, все вынесет, благо у него есть еще заначки, а в Афгане основа его будущего благосостояния. На досуге он все обдумает и что-нибудь обязательно придумает. Он, Леха Савельев, еще выплывет и покажет себя!