Но один момент как-то прошел мимо него: слухи в следственном изоляторе распространяются очень быстро, и ни для кого не секрет, по какому делу находится в нем клиент. И уж никак не мог он предполагать, что судьба сведет его там с бывшими афганцами, взятыми за угон и налаженный сбыт краденых автомашин.
— Так ты, говорят, воевал в Афгане, браток? — К Лехе подсел обритый наголо одноглазый здоровенный мужик. Народ притих и как бы даже придвинулся поближе, в ожидании интересного разговора.
— Воевал, браток, — бодрым, но фальшивым голосом ответил ему Леха.
— Ну и как тебе воевалось, браток?
— Воевал, как все, за спины не прятался, — огрызнулся Леха, почувствовав в тоне мужика подвох.
Мужик развернулся к камерной аудитории, сделал широкий жест рукой и театрально для всех произнес:
— И за спины он не прятался. Во-от. А вы говорили…
— А пусть-ка он лучше расскажет, как в жопы погибших солдатиков героин в трубках заколачивал, — донесся откуда-то осипший голос.
Леха похолодел.
— Что ты такое несешь, Шнобель? Как ты можешь марать честь солдата-афганца такими словами? — сказал одноглазый пафосно и фальшиво.
Сиплый голос хихикнул:
— А пусть он расскажет, на чем его взяли с поличным.
— Да, пусть расскажет, — поддакнул кто-то.
Воцарилось тягостное молчание.
— Тогда я расскажу. Тут краем уха слышал, что взяли голубя нашего, когда он доставал трубки с героином из тела своего погибшего в бою товарища.
— Это правда, браток? — спросил его одноглазый, хотя всем было очевидно, что он уже в курсах. — Скажи, что это неправда!
Леха затравленно молчал.
— Значит, правда, — подытожил одноглазый. — Тогда надо восстанавливать справедливость. Я правильно говорю? — обратился он к сокамерникам.
— Правильно! Правильно! — поддержали его со всех сторон.
— И как же мы будем восстанавливать справедливость? — вопросил одноглазый.
— Твое слово! Как скажешь — так и будем восстанавливать!
— Забьем-ка и мы тебе в жопу чего ни то для начала… И учти: житья тебе теперь на белом свете не будет.
Ночью, придя в себя, Леха распустил на ленты свою когда-то шикарную и дорогущую, а ныне вонючую и грязную рубашку, сплел удавку, приладил ее одним концом к оконной решетке, надел петлю на шею и посмотрел в окно. Светила бледная почти полная луна. Он подумал о том, что в эту минуту там, дома, все спят. Мысленно прошелся по комнатам, кухне, коридору. Двери тайного воображаемого чуланчика распахнулись, и оттуда сначала вывалился Володька Головко, вернее, то, что оставалось от него в цинковом гробу, за ним — Сашка Забродин, потом тот парень, которому по ошибке, вместо Андрея, прострелил голову и чьего имени он даже не мог вспомнить… И тогда он шагнул. Пуповина натянулась, и земля уменьшающимся голубым шариком стала быстро удаляться из-под его ног. Но, натянувшись до предела, она оборвалась, он грохнулся на пол и услышал:
— Нет, парень, тебе еще жить да маяться. Это ты легко захотел отделаться… Из тюрьмы тебе все равно живым не выйти, но будут тебя весь срок иметь все, даже петухи. Уж я об этом позабочусь.
ЭПИЛОГ
Больше всех волновался Жерар, но все прошло гладко. После церемонии они посидели в ресторане. Андрей молча ел, тупо уставившись в тарелку, Ани, спотыкаясь на каждом слове, пыталась переводить Андрею вялые попытки Жерара что-то сказать по случаю. «Да… — думал Жерар, украдкой поглядывая на Андрея, — с головой у него совсем плохо. Тем лучше для нас. Меньше проблем. Конечно, Ани будет тяжело с ним, но, в конце концов, мы же ей платим».
Чтобы не длить пытку, он, сославшись на срочные дела, довольно быстро их покинул. Из своего номера позвонил Люку, рассказал последние новости и дал команду начинать оформление дома и счета. В голове победно звучал какой-то бравурный марш, и периодически возникала мысль: «Все-таки мы сделали это!», но из суеверия он ее гнал прочь: пусть сначала они благополучно доберутся до места.