Левочке исполнилось двенадцать лет, когда родилась Дашенька. Ревнуя родителей к сестренке, Левочка захандрил, стал капризным и нервным, похудел, побледнел, и в дом опять стали захаживать доктора. Как-то раз, таясь под дверями, он услышал о возможном развитии чахотки, и в тот же день начал легонько покашливать. Мальчик он был умный и уже достаточно взрослый, поэтому не действовал напрямую, но никогда не забывал кашлянуть, когда в соседней комнате были папа или мама. Левочку таскали от светила к светилу, но никто туберкулеза так и не обнаружил. Ну, покашливает мальчик, это вполне может быть нервное… Прописали активный образ жизни, свежий воздух, усиленную физкультуру, контрастные обливания. Последнее Левочке страшно не понравилось, как, впрочем, и то, что родители успокоились, и он стал время от времени отсасывать из десен кровь и оставлять плевок на носовом платке. Родители пришли в ужас, и нашли, наконец, толкового врача, который сообразил, что в данном случае можно безбоязненно и достаточно долго доить семью. Все силы были брошены на восстановление Левочкиного здоровья, все внимание было сосредоточено на мальчике, ему была отдана вся любовь, а Дашеньку, не доставлявшую хлопот, отдали в руки русской няньки и особо ей не интересовались: здорова — и слава богу.
Левочка и внешне, и по характеру вырос точной копией своего отца: красивый, избалованный, капризный, требующий к себе постоянного внимания. Ему дали прекрасное образование и через русские связи пристроили на хорошее место в банке. На Дашеньке пришлось сэкономить. Впрочем, какое-то условное образование ей тоже попытались дать, но она рано выскочила замуж за француза. И хотя ее муж был всего лишь небогатым клерком, родители все же посчитали, что удачно сбыли дочь с рук. Лет через пять Дашенька с мужем развелась, но к родителям не вернулась. Потом она еще раз вышла замуж, и еще раз…
Годы шли. Карьера Левочки не задалась. Он, как и его отец, умел шикарно тратить деньги, и наступил такой момент, когда он был вынужден обратиться к матери. Прасковья Васильевна, у которой уже давно произошло отрезвление по поводу сына, денег не дала, сказав, что запасов больше нет. У нее, правда, оставалось три самых больших бриллианта, но она твердо решила оставить их на черный день.
Жизнь ушла на борьбу с мужем, домом, обстоятельствами. Когда Григорий Львович отошел в мир иной, она почувствовала себя никому не нужной старой развалиной, ибо теперь даже поссориться стало не с кем. Вот Левочка уже не молод, а семьей так и не обзавелся и, похоже, не собирается. Дашеньке было уже тридцать пять, когда она в очередной раз вышла замуж и через месяц после свадьбы сообщила, что ждет ребенка. И Прасковья Васильевна обрела смысл жизни.
Давно офранцузившаяся Дарья Григорьевна считала, что раз уж они живут во Франции, а девочка родилась здесь, то и воспитывать ее надо соответственно. Дома разговаривали только по-французски, отмечали только французские праздники, да и весь уклад жизни был французским. Так как мама все время была занята работой в папином ресторанчике, Ани все чаще и чаще попадала к бабушке, и та начинала перевоспитывать ее на русский манер. В доме у бабушки они разговаривали только по-русски, а Прасковья Васильевна старалась успеть рассказать ей как можно больше о былом величии предков с обеих сторон, о России, о том, как они жили до революции. Мама сердилась, но поделать ничего не могла: нянька стоила дороговато. А бабушка только посмеивалась и часто назло Дарье Григорьевне называла Ани Нюркой.
Дети прекрасно разбираются в людях, взрослым трудно обмануть детскую душу. Ани чувствовала, что мама не с ней, а с папой, в ресторанчике и где угодно еще, но не с ней. Папы у Ани, можно сказать, вообще не было. То есть он, конечно же, был, но как-то так, как бывает в доме буфет: в нем стоит красивый чайный сервиз, внизу хранятся банки с вареньем, в выдвижных ящиках лежат столовые приборы и всяческая полезная мелочь. Убери буфет — и сразу станет пусто, на какое-то время порядок в доме нарушится, но потом вещи все равно найдут себе новое место, и жизнь пойдет дальше.
Если уж говорить о мебели, то мама скорее была сродни большому плюшевому креслу. Оно мягкое, уютное, приятное на ощупь. Когда идут зимние дожди и настроение совсем-совсем плохое, в него хорошо залезть с ногами и там уютно устроиться. Оно примет тебя и позволит понежиться, но никогда не спросит: «Что случилось, малышка? Почему ты сегодня грустишь?» — и не погладит по голове, не приобнимет.