— Гоша, не поднимайся. Я тебе кину кошелек, сходи за хлебом и сигаретами.
— Давай, кидай…
— Пивка не забудь…
Дальше можно было не ждать. Теперь Леха знал, где живет Игорек. Он еще раз порадовался своей дальновидности: автобаза таки дала ему искомое, пусть и в другом виде.
ЛЕХА САВЕЛЬЕВ. ЗНАКОМСТВО. ИГОРЕК
Леха долго жал на кнопку звонка, но дверь открывать не торопились. Потом до него дошло, что звонок вообще не работает. Он деликатно постучал в дверь. За дверью кто-то завошкался, но открывать не торопились. Тогда Леха забарабанил.
— Кто там?
— Сто грамм. Открывай — наливай.
— Да пошел ты на… — выругался тот же голос, но дверь открылась. На пороге стоял Игорек.
— Че надо?
— Разговор есть.
Игорек впустил гостя, прикрыл дверь и молча прошел в комнату. Леха за ним. Сели.
— Ну, давай, че за разговор?
— Уж не знаю, повезло тебе или нет, сам потом решишь… Закрой дверь.
Игорек напрягся, встал и закрыл дверь.
— Короче, дело обстоит так. То, что я тебе сейчас расскажу и предложу, будем знать только ты и я. Отказаться ты не можешь. Откажешься — тебе не жить. Будешь делать, что я скажу, заработаешь большие бабки. Я не буду тебе рассказывать подробности, как да что, да откуда, а ты меня не будешь спрашивать. Есть несколько могил афганцев. В гробах запаянные трубки с героином. Их нужно достать. Ты найдешь третьего, и мы это дело сделаем. Две трети мои, треть ваша. По-царски, да?
Ошеломленный Игорь молчал. В голове просчитывались варианты. Он уже понял, что, с одной стороны, влип, и велика вероятность, что ему теперь не жить, неважно, откажется он или согласится, а с другой, что если суетиться по-умному, то еще не известно, к кому какой стороной обернется эта вероятность, так что, возможно, это начало новой жизни. В конце концов, не век дергать зубы черепам… Впрочем, как сказал незнакомец, отказаться он не может.
— Гробы пустые?
— Нет.
— Сколько могил?
— Много. Хватит всем.
АНДРЕЙ БЛАЖЕННЫЙ И МАШКА
Они жили душа в душу. Разница в возрасте в семь лет никак не сказывалась на их отношениях. Маше иногда казалось, что на самом деле это Андрей много-много ее старше. Ей было рядом с ним уютно и спокойно, их маленькая совместная жизнь была дешевой, непритязательной, размеренной, без взаимных глобальных упреков и мелких бытовых дрязг. Андрей был всегда ровен, довольствовался тем, что было, наравне с Машей участвовал в домашних делах, и его это не коробило и не напрягало.
Летом работы было мало, Криську отправили в пионерский лагерь, дни были долгими, и Андрей немного рисовал. Вечерами они ходили в кино или просиживали допоздна на кухне за разговорами. На выходные ездили навещать Криську, купались в местном прудике, загорали. В августе Маша взяла отпуск, и они втроем делали вылазки за грибами. Грибов было много, и она даже умудрилась намариновать их столько, что в шкафу выстроилась целая батарея банок.
Два раза ездил к тете Муле. Первый раз с Машкой и Кристинкой. Навезли гостинцев, небольшую сумму денег в конверте Андрей тайно положил в буфет, но так, чтобы тетка их со временем нашла. Тетя Муля стала совсем сухонькой, слабой и жалкой, и было понятно, что она доживает свой век.
Второй раз он ездил уже один, по телеграмме, на похороны. Соседка-старушка передала ему запечатанный конверт, в котором были деньги и письмо, написанное чьим-то детским почерком, в котором тетя Муля попрощалась с ним и благословила на дальнейшую жизнь. И приписка, уже ее рукой: «Бог — это мы все. И чем больше мы грешим, тем меньше на земле божественной справедливости. Навсегда оставайся таким, какой ты есть».
Первого сентября Андрей с Машкой вместе отвели Кристинку в школу. Жэковские бабешки подталкивали друг друга, кивая на них головой и посмеиваясь.
Осень прошла так же быстро и незаметно, как и лето. На стене в Машиной комнате появились три картины, написанные маслом на холстах. На одной была невыносимо трогательная и бесхитростная покосившаяся церквушка в березках, подновленная побелкой, со свежевыкрашенными синими куполами. Картина называлась «Вера» (Андрей всегда давал названия своим картинам), вторая — «Одиночество осины» — тронутая осенью осина, одиноко стоящая в поле, в стороне от леса, и третья — «Весна терновника» — буйно цветущий терновник. Машка очень любила эти картины и часто говорила Андрею: