Когда наконец прозвенел звонок и дети сорвались со своих мест, Андрейка сделал шаг, но резкость вдруг исчезла, а потом кто-то выключил во всем мире свет.
— Они же, черти, не завтракают по утрам, идут в школу голодными… А потом, пожалуйста, — обмороки. Куда только матери смотрят…
— Ты попробуй запихай в моего с утра что-нибудь… А Димка сказал, что это не от голода, а от того, что он простоял весь урок у доски.
— Как это — простоял весь урок у доски?
— Да так и простоял, наказанный. Аристарх его наказал за то, что он забыл дома папку для рисования.
— Он что, спятил, этот Аристарх? И это что, пацан стоял все сорок пять минут, как идол?
— Ну да… все сорок пять минут и простоял у доски…
— Фашист, просто фашист… Вот никогда он мне не нравился! И что же теперь будет? Скандал ведь…
— Да ничего не будет. Замнут это дело — и все. У Андрейки только мать, да и та какая-то, ни рыба, ни мясо… Не боец, одним словом…
— А отец-то есть? Где отец?
— У Андрейки отец в тюрьме. Человека убил… И вроде один раз пытался сбежать, но его поймали…
— ДА ТЫ ЧТО?!!! Как же это?
— Да-да, вот так. Убил. Говорят, в драке… Но сам-то он просто бешеный был. Говорят. Андрейка-то хороший мальчик, спокойный, добрый, учится хорошо. А вот что там с отцом — неизвестно. Только точно знаю: он убил. Димка еще сказал (напридумывал, конечно): вот узнает об этом Андрейкин отец, совершит опять побег и прирежет Аристарха…
Андрейка лежал на клеенчатом топчане школьного медпункта, укрытый серым казенным одеялом, и делал вид, что спит и совершенно ничего не слышит из того, о чем говорили медсестра и учительница параллельного 3-го «А» класса, Димкина мама (Димка из этических соображений учился в 3-м «Б»).
Со слов «вот узнает об этом Андрейкин отец…» одним подслушивающим стало больше. Это и был сам Димка, который тихо-тихо приоткрыл дверь, чтобы разведать, что там и как. Он не слышал всего разговора, но собственный домысел, основанный на детской жажде справедливости, подтвердившийся обрывком фразы, сказанной авторитетными устами взрослого, вдруг приобрел реальность, данность. Этого было достаточно. Димка не стал дослушивать дальше, тихонечко плотно прикрыл дверь и со всех ног рванул в класс.
Хотя урок рисования был последним, ребята еще не разошлись (ушли домой только две отличницы).
— Я же вам говорил!!! Я же говорил вам всем!!! Все!!! — заорал Димка дурным голосом.
— Что?
— Что ты нам говорил?
— Ну, давай же! — загалдели ребята.
— Что?! Все!!! Аристарху конец! Андрейкин отец собирается бежать из тюрьмы и зарезать Аристарха! Ножом в живот! Горло ему перережет — вот что!!!
— Откуда ты знаешь?
— С чего ты взял?
— Да я только что сам слышал, своими собственными ушами! В медпункте говорили об этом!
Класс долго еще гудел… Будущий каюк Аристарха Сергеевича обрастал новыми и все более ужасающими подробностями. А метаморфоза образа Андрейки совершалась прямо на глазах: добрый, безобидный, тихий мальчик, превращенный учителем сначала в дурачка, а затем в лгуна и потенциального преступника, плавно перетек в мученика, а затем и в зловещего мстителя и борца с несправедливостью. Заодно был подчищен и причесан образ Андрейкиного отца: путем предположения, что убил он в неравной драке с бандитами одного из нападавших его же собственным бандитским ножом. Бандиты испугались и разбежались, а отца взяли и неправедно осудили… И они были недалеки от правды.
Дети разнесли по своим домам леденящую душу историю о предстоящей кровавой мести, и, хотя родители не восприняли ее всерьез, тем не менее она поползла через них дальше и, уже вариантом для взрослых, добралась до директора школы, завуча, а также Аристарха Сергеевича. И поскольку речь шла о более чем серьезных вещах, то есть о жизни и смерти самого Аристарха Сергеевича, то он вполне допустил такую возможность. Весь вечер он прошагал из угла в угол своей комнаты, ругаясь то про себя, то вслух:
— Плебс! Уголовники! От них всего можно ожидать! Надо что-то делать… Надо что-то делать… Плебс! Да, плебс! Быдло! С них станется!