Некоторое время пришлось помучиться с перспективой, понять, что это такое и с чем ее едят. Он взахлеб рассказывал матери о каких-то картинных плоскостях, точках зрения, лучах зрения, линиях горизонта, плоскостях горизонта, главных перпендикулярах, путаясь в понятиях, подменяя одно другим… Но постепенно и здесь все стало на свои места, и оказалось, что ничего сложного в этом тоже нет.
Потом стало еще интересней. Он узнал, например, что, прежде чем рисовать акварелью, надо большой кисточкой слегка смочить лист водой и дать ему просохнуть, и тогда краски не будут расплываться. И что можно писать не только мазками, но и точками, и это называется «пуантилизм». Он приходил домой и пробовал рисовать точками то, что вчера рисовал мазками, и это было потрясающе увлекательно. А потом кто-нибудь кричал: «Андрейка, выходи!», и Андрейка мчался на улицу.
Леонид Андреевич, маленький толстый руководитель кружка, прозванный кем-то Пентаклем, мечтал вырастить гения, но за все годы работы еще ни один его ученик не стал известным художником. Любимчиков он, конечно же, имел, но внешне никогда никого не выделял и старался всем раздавать поровну. То, что Андрейка — номер один, было совершенно очевидно, но сколько таких номер первых ушло в безвестность… Тем не менее он отдавал все, что умел сам, все, что знал, просто потому, что сам безумно любил живопись. И если завидовал, то только по-белому, потому что по-другому не умел. Часто он водил желающих в музеи, но не просто так, поболтаться по залам и поглазеть. Он водил смотреть на одну картину. Рассказывал об авторе, об истории картины, о сюжете, композиции, сочетании красок, и, выложившись, уводил группу, давая возможность переварить полученные сведения и увязать их воедино. И никогда потом не требовал: «Дети, а теперь расскажите мне о том, что вы поняли из моего рассказа».
ТЕТЯ МУЛЯ
Открыв дверь своим ключом, Андрейка вошел в прихожую и сразу же учуял зловещий запах лекарств. В комнате негромко разговаривали мужчины, и им отвечал слабый и какой-то чужой голос матери. Так вот к кому приехала «Скорая», стоящая у подъезда! Значит, маме очень плохо, если она, такая долготерпеливая, вызвала «неотложку»! Он рванул в комнату.
На диване лежала бледная мама, один врач сидел около нее на стуле, а другой, разложив на ее рабочем столе какие-то ампулы из своего ящичка, набирал из одной в шприц лекарство.
— Андрюшенька, не пугайся, все будет хорошо. Быстренько принеси из кухни записную книжку. Она под телефоном.
Андрейка принес книжку и трясущимися руками молча подал ее матери. Та полистала ее и протянула врачу:
— Вот по этому адресу, пожалуйста.
Врач взял раскрытую книжку и тяжело прошел на кухню. Андрейка расслышал:
— Девушка, только, пожалуйста, срочно. Нам больную надо везти, а у нее ребенок один остается. Спасибо.
Буквально через минуту раздался телефонный звонок, и голос врача продолжил:
— Да, заказывали. Спасибо. Адрес: город Кашира, улица Энергетиков, дом семь, Блаженной Ульяне Матвеевне. Да, диктую. Меня забирают в больницу. Точка. Андрейка остается один. Точка. Срочно приезжайте. Точка. Александра. Точка. Да, это все. Все правильно. А что, можно? Тогда срочную. Спасибо вам, девушка. Жениха вам хорошего. Ну тогда, чтобы муж соответствовал.
— Андрюшка, послушай меня. Не волнуйся и ничего не бойся. Я уеду, а ты дверь хорошенько закрой и никого, слышишь, никого не впускай, что бы тебе ни говорили. Завтра в школу не ходи, жди тетю Мулю. Слушайся ее, родной. Деньги у меня в сумочке, аванс вчера дали. Ей отдашь. Ты все понял?
Андрейка, глотая слезы, кивнул.
— А сейчас собери мне в сумку вещи, которые я тебе скажу.
Когда вещи были собраны, мама попыталась встать.
— Нет, сами вы не пойдете, — сказал врач матери. — Гоша, слетай мухой за Палычем и за носилками. — Потом он повернулся к Андрейке и протянул ему клочок бумажки. — Парень, вот номер больницы, и вот телефон, куда звонить, узнавать. Не потеряй.
Квартира опустела и сразу стала казаться огромной и нежилой. Не зная, куда себя приткнуть, Андрейка побродил по комнатам, убрал раскиданные вещи в шкаф, перемыл на кухне посуду и только диван, на котором лежала мама, трогать не стал. Дел больше никаких не нашлось, а читать книжку, или смотреть телевизор, или рисовать ему казалось кощунственным. Он сел у окна и стал думать о маме и об отце. К тому, что отца фактически не было, он как-то уже привык и даже перестал придумывать разные чудеса о его возвращении. Он почти смирился с этой потерей, похожей на медленную смерть, на пути к которой все-таки светился, то угасая, то разгораясь, слабый огонек надежды. Эта потеря была только похожа на смерть, в ней не было категоричной непоправимости, и, растянувшаяся во времени, она хоть и приносила боль, но все же с этой болью можно было жить. А вот если не станет мамы, мир рухнет, и вместе с ним кончится Андрейкина жизнь, потому что он не выдержит горя. Он представил, как мамин гроб закрывают крышкой, потом гвоздями заколачивают крышку, опускают в землю и засыпают землей, и дальше начинается «никогда».