Вечером Жерар позвонил в Москву Ани и сказал ей на время притормозить.
Это был удар. Она сидела оглушенная, опустошенная, понимающая только одно слово — «крах». Она столько пережила за последние месяцы, столько всего преодолела, — и вдруг оказалось, что весь этот механизм крутился вхолостую. Но самое ужасное — как сказать об этом Андрею? «Прости, все было очень здорово, но ничего не получается. Я уезжаю домой, а ты оставайся тут, в своей дыре со своими собаками, пиши свои картины, даст бог, тебе повезет, и кто-нибудь их оценит»… От бессилия и несправедливости Ани готова была завыть. Она вдруг поняла, что не может вот так просто потерять Андрея, и она впала в ярость. «А почему, собственно «Я уезжаю домой»? Ни черта подобного! Никуда я не уезжаю. Я выхожу за него замуж и остаюсь здесь, и точка. И пусть провалятся все жерары с люками к чертовой бабушке. Домой! Куда — домой? В съемную квартиру? Сидеть с капризными полоумными старухами или избалованными детьми? Нет уж! Хватит!» Но революционный настрой быстро угас. «Я же не смогу скрыть от Андрея, что план провалился. А как он это воспримет?» И тут, впервые за все время их знакомства, ей в голову пришла нехорошая мысль: а вдруг она без Франции Андрею не нужна? Ани отогнала ее: не может этого быть, он не такой человек. В нем нет ни хитрости, ни корысти. «Господи, но он же не согласится жить на мои деньги… Не будем же мы жить на станции. Значит, надо снимать квартиру… А как ее оплачивать? Господи, что же делать? Что делать?»
Утром, перед уроком, она намекнула директрисе, что, возможно, останется в Москве еще на год. Директриса разволновалась, раскудахталась:
— Только к нам! Только к нам! Мы с вами непременно должны поговорить на эту тему! Я вас только прошу: не давайте никому обещаний, не переговорив предварительно с нами. Я уверена, осенью мы сможем вам предложить очень интересный контракт!
Итак, лето в материальном плане выпадало. Но, как ни странно, у Ани за это время образовалась некоторая сумма, на которую можно было вполне продержаться все лето.
Возможно, стоило бы затаиться и дождаться новостей от Жерара, может быть, еще не все было потеряно, но Ани не сочла возможным скрывать плохие новости, и поэтому сразу после уроков помчалась к Андрею. По дороге она уже не думала, как начать разговор, что говорить и как. Ей просто было страшно, что он скажет что-то такое, после чего останется только постараться сохранить лицо и достойно распрощаться.
Увидев лицо Ани, Андрей перепугался:
— Что случилось? Что-нибудь плохое? Тебя кто-то обидел?
— Андрей, все пропало! Мне вчера вечером позвонил Жерар. У них что-то сорвалось, и он сказал ничего пока не предпринимать.
Андрей долго молчал, и Ани изнывала от страха. Наконец, он начал медленно говорить:
— Да кто такой этот Жерар? Мы ему что — куклы? Давайте, женитесь, нет, подождите жениться… Царь и бог нашелся… Ани, вот что… Я давно хотел тебе сказать, что дело не во мне. То есть, и во мне, конечно… Не буду врать… Что там говорить, конечно же, я размечтался маленько… Слава, все такое… Но сейчас, когда все рухнуло, я вдруг понял, что это все — ерунда. Главное — это ты. Послушай, я, конечно, не могу тебе предложить что-то сверхъестественное, но я не совсем уж пропащий человек. В конце концов, надо из этой спячки выбираться и начинать жить. У меня есть квартира. Это раз. Я переговорю с Валерием Михайловичем, пусть ее освобождают. Попользовались, и хватит. Я устроюсь на нормальную работу. Найду, не беспокойся. Две работы найду. Это два. Буду продавать картины. Тоже приработок. Это три. — Он опять помолчал. — Конечно, по сравнению с тем, что предлагали, это не очень, и ты рассчитывала на гораздо большее, но если вдруг… Если бы ты захотела остаться… Хотя бы на год…
Это было и то, что она с надеждой ждала, и все-таки не то. Ани всю колотило, зубы мелко стучали:
— Хотя бы на год? Тогда что?
— Тогда… Тогда бы ты ко мне привыкла бы, и я, может быть, уже не казался бы тебе таким тупым, неразвитым неудачником… И тогда бы…