— Будто ты не знаешь! — пробубнил тот же голос, но уже без прежнего пыла, и некоторые на него громко зашикали:
— Заткнись! Послушаем, что он скажет!
— Небось уши не отсохнут!
Пристав пояснил, что судья в отъезде по делу, но должен вернуться со дня на день. Но смутьян что-то выкрикнул снова, головы гневно обернулись на крик, правда, никто толком не разобрал, что именно тот кричал.
Лемерль улыбнулся.
— Добрый народ Эпиналя! — произнес он, не повышая голоса. — Я с дорогой душой отвечу на все ваши обвинения. Я даже, пожалуй, прощу вам грубое со мной обхождение, — он указал на изуродованное кровоподтеками лицо, — ведь разве не призывал нас Господь подставлять другую щеку?
— И дьявол, если захочет, прикинется благочестивым! — снова взорвался смутьян, уже приблизившись к возвышению, но все еще неразличимый в нагромождении лиц. — Я погляжу, не лопнет ли твой язык от сладких речей!
— Гляди себе на здоровье! — мгновенно парировал Лемерль, и голоса, которые только что сливались в обвинительный хор, теперь зазвучали в его поддержку. — Пусть я человек недостойный, но давайте же вспомним, чьей воле служит здешний суд. Не судье Реми, но тому, кто наш высший судия. И прежде чем приступить, давайте же вознесем молитвы Ему, чтоб спасал и сохранял нас в эти тяжкие времена.
И с этими словами Лемерль вытянул из-за пазухи и воздел вверх в связанных руках свой серебряный крест.
Я втайне улыбнулась. Им невозможно было не восхищаться. Послушно опустились головы, бледные губы зашевелились, произнося Paternoster[26]. Прилив повернул в нужную Лемерлю сторону, и когда снова прозвучал всем уже знакомый хриплый голос, его заглушил шквал негодующих выкриков, но и опять установить, кто именно кричал, не удалось. В глубине зала начались потасовки, каждая сторона обвиняла другую в подстрекательстве. Пристав беспомощно грозил кулаком, и теперь уже Лемерлю пришлось призвать всех к порядку.
— Требую уважения к здешнему суду! — резко сказал он. — Не проделки ли это Лукавого, сеющего раздор, побуждая честных людей тузить друг дружку, выставляя на посмешище праведный суд? — Зачинщики сконфуженно отступили, стало тихо. — Разве не то же самое происходило всего насколько минут назад на рыночной площади? Неужто вы уподобились лютым зверям?
Наступила мертвая тишина, даже смутьян не осмелился ее нарушить.
— Лукавый засел в каждом из вас, — произнес Лемерль, понизив голос до театрального шепота. — Я вижу его. Ты! — он указал пальцем на здоровяка со злобной красной рожей. — В тебя он вселил Похоть. Я вижу ее, она, свернувшись клубком, притаилась в глазах твоих. И ты, — обратился он к востроносой женщине, стоявшей перед ним, к той, что истошней всех клеймила его, пока он не склонил толпу на свою сторону. — Я вижу в тебе алчность и недовольство. И в тебе, и в тебе, — Лемерль припечатывал теперь уже в полный голос, указывая пальцем на всех подряд. — Я вижу корыстолюбие. Злобу. Жадность. Гордыню. Ты лжешь своей жене. Ты обманываешь мужа. Ты ударил соседа. Ты усомнился в истинности Спасения.
Он обрел над ними власть; я видела это по их глазам. Но даже и теперь, одно неосторожное слово — и они без жалости набросятся на него. Лемерль тоже это понимал; глаза его возбужденно сверкали.
— И ты!
Теперь его палец указал в центр зала, затем взмахом обеих рук он заставил толпу расступиться.
— Да, да, ты, который прячется в тени! Ты, Ананий, ты, лживый обличитель! Я вижу тебя, не скроешься!
Десять ударов сердца в полной тишине, все взгляды устремились в образовавшийся просвет. И тут мы увидали злопыхателя, до сих пор остававшегося невидимым: отвратительный урод притаился в тени на корточках. Громадная голова, руки, как у гориллы, единственный глаз горит огнем. Стоявшие ближе остальных отпрянули еще, и в этот самый момент уродище кинулось к окну, вспрыгнуло на высокий подоконник, шипя от ярости.
— Дьявол тебя побери, ты обскакал меня на этот раз! — прокричало оно хрипло. — Но ты еще у меня попляшешь, Братец Коломбэн!
— Боже милостивый!
Все, кто был в зале, повернувшись, в изумлении и отвращении своими глазами увидели наконец того, кто оглашал их собственные черные мысли.
— Чудовище!
— Дьявольское отродье!
Одноглазый страшила исторг пламя из отвратительной пасти и выкрикнул:
— Погоди, Коломбэн! Пусть ты победил здесь, ничего, в Ином Месте мы с тобой еще встретимся!
И существо скрылось, спрыгнув с подоконника вниз, во двор, оставив по себе лишь дым да душок жженого масла.