А она отапливается?
Да, сказал Лео, вот здесь.
Электрообогреватель висел над дверью, и он включил его.
Стоит летняя жара, влажность составляет девяносто процентов. Мы желаем вам приятного отдыха, сказала Юдифь и включила воду. Хочешь искупаться в море?
Пока в ванную набиралась вода, они разделись, Юдифь принесла из комнаты бутылку и стаканы, потом стул. Он заменил ей столик, она поставила стаканы и бутылку и со вздохом скользнула в горячую воду. Она выпила за здоровье Лео, который тоже полез в ванну, его тело понравилось ей, оно было стройным и крепким, но не таким идиотски мускулистым, как у культуристов, которые постоянно накачивают его, а потом как петухи, прохаживаются по пляжу. Грудь у него была волосатая, член слегка возбужден.
И снова Лео смотрел на нее этим серьезным, патетическим взглядом, и тут же попытался обнять Юдифь, прижаться к ней.
Подожди, сказала Юдифь, расслабься.
Они сидели, откинувшись, друг напротив друга, погрузившись в теплую воду, пили водку.
Вода не слишком горяча? спросил Лео и начал крутить краны, струя холодной воды хлынула из крана в ванну, Юдифь взвизгнула и поджала колени, вода выплеснулась на пол. Оставь, и так все замечательно, сказала Юдифь. Лео резко завернул кран.
Какой прекрасный день, Rio é uma maravilha — Рио великолепен, сказала Юдифь. Está melhor — тебе лучше? спросила она.
Да, сказал Лео, теперь я снова хорошо себя чувствую. И рассказал, как плохо ему было весь этот день, да уже со вчерашнего вечера, когда Юдифь пропала во время демонстрации. Какая глупость, что мы вышли на улицу, сказал он, надо было…
Почему глупость, ты что, хотел, чтобы на улице правили фашисты? спросила Юдифь. И вообще, если теряешься на какое-то время, потом обязательно найдешь человека, если пойдешь вместе с демонстрацией, ты же видел, наверное, что все мы потом оказались у здания парламента.
Видел, конечно, но там же то и дело оказывались эти типы с железными цепями и дубинками, и они меня оттеснили. Зачем мне надо, чтобы они меня изуродовали. Кроме того, там были тысячи людей и полиция, поэтому полная глупость считать, что на улице воцарились бы фашисты, если бы мы с тобой не вышли на улицу.
Лео, не говори ерунды, если бы так говорил каждый, то как раз тогда тысячи людей не вышли бы на улицу, и все бежали бы от фашистов без всякого сопротивления.
Да нет, сказал Лео, фашисты вышли на улицу из-за демонстрантов, они хотели помешать демонстрации…
Нет, мой дорогой, демонстранты были на улице потому, что фашисты уже давно снова выбрались из своих нор, например, в виде нацистов, которые читают в университете антисемитские доклады, и студентов, которые их восторженно приветствуют.
Да и, в общем-то, безразлично, с чего это все началось, но какое это имеет отношение ко мне? Или к тебе? Что нам до этого? Мы бразильцы…
А наши родители — венцы, и эти подонки их здесь унижали и заставили уехать в Бразилию…
К счастью, сказал Лео, в Бразилии они почувствовали себя лучше, да и мы бы с большим удовольствием сейчас оказались там…
Лео, это пустая болтовня, и…
И вообще, сказал Лео, сейчас другие времена, разве не вышли сегодня на улицы тысячи людей в знак протеста против нескольких нацистов, наши родители никуда бы не уехали, если бы тогда было так, как сейчас.
Никто и не говорит, что сегодня все так, как тогда, но о том и речь, чтобы не было так, как тогда.
Так, как было, уже никогда не будет, неважно, выйду ли я сегодня из кафе на улицу или нет, а если и будет, то независимо от того, изобьют ли меня сегодня на улице перед кафе или нет. Неужели ты не понимаешь…
Это ты явно не понимаешь, что говоришь…
Неправда, сказал Лео и ударил рукой по воде, у тебя совершенно бестолковое представление об истории, неужели ты не понимаешь, что все прошедшее, именно потому, что оно минуло, имеет право в последний раз трепыхнуться, и это абсолютно ничего не значит. Из бельэтажа кофейни всю сцену хорошо видно, полиция охраняет всех участников спектакля, а у прессы появляется возможность еще раз торжественно отречься от фашизма. Но если бы это действительно имело значение, то люди в кафе вели бы себя по-другому, но мы ведь были единственными, кто тут же выбежал на улицу. Точно так же волосы или ногти мертвеца растут еще некоторое время после того, как человек умер, и ничего страшного в этом нет, мертвец все равно никогда не восстанет из мертвых. Хорошо, хорошо, пусть люди выходят на демонстрации, если нацисты снова отваживаются высунуть нос, но, честно говоря, все будет происходить независимо от нашего участия, подставимся мы при этом под дубинки или нет, простудимся мы от этого или нет, изуродуют нашу машину или нет, мою машину, например!
Лео рассказал, что случилось с его машиной, и Юдифь язвительно спросила, не собирается ли он поставить ей в упрек то, что кто-то прыгал по его машине.
Нет, сказал Лео и подробно рассказал о том, как унизительно было для него просить у родителей деньги на ремонт машины, и что теперь он больше не может просить их о помощи, чего стоит одна только реакция матери, когда он второй раз за неделю придет просить денег…
Да что ты так переживаешь из-за матери, спросила Юдифь, а нацисты, которые орут «Да здравствует Освенцим!», тебя не унижают? Кроме того, машину точно так же изуродовали бы, если бы мы остались сидеть в кафе, так что, пожалуйста, обвиняй нацистов, а не меня.
Это верно, сказал Лео, но почему мы должны были непременно встречаться в этом кафе, значит, ты заранее собиралась участвовать в этой демонстрации, а я нужен был тебе, чтобы скрасить ожидание, пока демонстрация не приблизится к Бургтеатеру.
Я предложила встретиться в кафе, потому что до этого была на лекции, а «Ландтманн» — ближайшее кафе от университета. Может быть, я и собиралась на демонстрацию, но при этом, естественно, предполагала, что мы пойдем туда вместе, потому что это касается тебя не меньше, чем меня, учитывая историю твоей жизни и твое сознание…
Я сознаю только одно, перебил ее Лео, что мне противно полностью отдаваться чему-то такому, что произойдет и без меня. Нужно делать только то, что ты можешь осуществить сам, лично…
И что же ты имеешь в виду? спросила Юдифь, подожди! Я и сама знаю. Преобразование мира в одиночку, верно? Как тот человек, ну, как же его звали, о котором ты мне с таким восторгом рассказывал, который уничтожил картину Рубенса…
Вальмен.
Да, точно. Как он, не правда ли? Додумать философию до конца. Это мог сделать только господин Вальмен. И погубить картину Рубенса. Это мог сделать только господин Вальмен. На демонстрации у него, конечно, времени не было. И поэтому-то мир теперь так прекрасен, только благодаря нашему любимому господину Вальмену.
Лео ударил ладонями по воде и прокричал, что абсурдно выставлять его как чокнутого только на том основании, что он не находит нужным таскаться на все демонстрации, в таком случае всех философов следует считать сумасшедшими, и Гегеля, и…
А ты что, сравниваешь себя с Гегелем только потому, что боишься кучки нацистов и поэтому не хочешь выходить на улицу? крикнула Юдифь…
Это ты, ты меня сравниваешь! Сравниваешь с Вальменом, а жалкой кучки нацистов боишься ты, а не я! Потому что тебе сразу нужна массовая демонстрация, как только где-нибудь появится парочка нацистов.
Пожалуйста, успокойся.
Нет, это ты успокойся.
Юдифь попыталась еще раз спокойно объяснить Лео свою точку зрения, но Лео с презрением остался в ледяном одиночестве человека духа, который в крайнем случае мог мельком поглядывать на демонстрации из окна своего кабинета, ах да, сказала Юдифь, ведь у тебя из окна можно увидеть дивные демонстрации: демонстрации могильных статуй, ангелов смерти, падших ангелов, ты это имел в виду? А посмотрев на них, ты снова садишься за письменный стол и снова додумываешь до конца свою философию, да?
Лео вскочил, ну и носись со своими идиотами, закричал он, которые кажутся самим себе такими сильными и значительными, когда они в одном стаде, но, постойте, Лео, кажется, плакал? Или просто по его лицу стекали капли воды из душа, как стекали они по его телу? Юдифь налила себе полный до краев стакан водки и выпила его тремя большими глотками, она посмотрела на него ледяным взглядом, словно сквозь какой-то фильтр, она сузила глаза, это был фильтр, отфильтровывающий любой неверный взгляд, которым один человек мог смотреть на другого, и она вдруг увидела его совершенно отчетливо во всей его уклончивой скудости, со всеми его банальными увертками, он весь дрожал от возбуждения, если эти его увертки не срабатывали, но кому это нужно, вот отчего это неудержимое стремление отползти и спрятаться, словно улитка, его сморщенная плоть выглядела словно улитка без домика, которая хочет, чтобы ее заботливо взяли в ладони и защитили от глупого мира, но которая ровным счетом ничего не понимает в улитках, это стремление найти сообщницу, перед которой он мог бы представить свою трусость как акт героизма, и между делом это еще смешивалось с любовью, он стоял перед нею мокрый и дрожащий, вот он выбрался из ванны, и только тут Юдифь заметила голубоватую «гусиную» кожу Лео, заметила, что вода в ванне стала ледяной и что она ужасно замерзла. Они так долго спорили, что вода остыла, она невольно рассмеялась.