Лео принял приглашение. Этот доклад казался ему единственной возможностью выйти из заточения во дворце Левингера осмысленным и разумным способом. Он не мог просто письменно отклонить предложение, объяснив это тем, что интерес к его личности основан на недоразумении, а интерес к Гегелю — на совершенно ошибочном представлении о гегелевской философии, поэтому он, к сожалению, не может удовлетворить ни тот ни другой интерес, — все это заставило бы его застрять в своем укрытии, пока все быльем не порастет, — и кто знает, как надолго. К тому же такой отказ ухудшил бы условия его плена, ведь тем самым он навлек бы на себя непонимание, если не ненависть Левингера. Безусловно, недоразумение должно было разъясниться публично. Доклад предоставлял для этого хорошую возможность.
Я горжусь тобой, сын мой. Ты кое-что сдвинул с места. Ты уверен, что не продал душу дьяволу? Это шутка, извини. Нет, ты просто все делал правильно. Не пользовался первой подвернувшейся возможностью, а дожидался наилучшей. И усердно работал. Если ждешь, но продолжаешь работу, тогда обязательно наступит нужный момент, и ты будешь к нему готов. Я сам всегда так считал. В тебе я не ошибся. Ты обладаешь и этим чутьем, и несгибаемым постоянством, которое отличает великие умы. Ты долго работал. Я бы с удовольствием почитал что-нибудь из того, что ты написал. Как всегда. Теперь ты можешь пожинать плоды своих трудов. Заблуждение? Ты прав, сын мой. Заблуждение других. Но ты прав. Так оно и есть. Ведь человек может быть прав, только если заблуждаются другие. Успех одного — всегда заблуждение других, смею заметить.
Лео просто не мог с Левингером разговаривать. Не мог сделать так, чтобы Левингер его понял. Лео хотел, чтобы между ним и Левингером сохранялась дистанция, а теперь ему пришлось жить с ним под одной крышей, и он всецело принадлежал Левингеру. Лео ничего больше не желал знать о Гегеле, он прекратил свою работу, и надо же так случиться, что как раз в этот момент начинается настоящий гегелевский бум, и Лео становится самым популярным экспертом по Гегелю. Он стал считать, что Гегель — это история, что изучение Гегеля — бессмысленная, обращенная в прошлое экзегеза,[17] а широкая общественность вдруг начинает рассматривать Гегеля как актуальнейшего философа, с помощью которого можно получить власть над будущим. Лео всегда мечтал о том, чтобы стать великим человеком, который вмешивается в историю, изменяет мир, и не успел он избавиться от этой ребяческой мечты, как совершенно неожиданно для себя стал значительной фигурой в обществе, и эта значительность могла бы действительно обеспечить ему власть, если бы он, сознавая, что все это — заблуждение, не оказался бы перед ней столь беспомощным. Этого он дядюшке Зе сказать не мог, он не решался высказать все начистоту, ведь дядюшка с такой гордостью потирал руки, дергая за ниточки своих марионеток и заставляя их совершать поступки, которые, по его мнению, шли на пользу Лео. Лео хотел вырваться. Все разъяснить. Вести осмысленную дискуссию. Он не хотел просто возбудить разочарование и ненависть Левингера.
Тогда уж лучше сразу разочарование и ненависть многих, но ценой возможности понимания, проникновения в суть и серьезных суждений со стороны хотя бы небольшого числа людей. Публичный доклад. Когда Лео принял приглашение, он впервые почувствовал себя оцененным по достоинству.
Поскольку студенческие каникулы были на носу, была выбрана дата после каникул: 2 октября 1968 года.
У Лео было достаточно времени для подготовки. Достаточно времени, чтобы мучить себя все время одними и теми же вопросами. Что я должен сказать? Как я это все скажу? Дамы и господа, мы собрались здесь по недоразумению. В чем же состоит это недоразумение? Тут надо добавить что-то еще. Или нет, начать иначе. Дамы и господа, вы ждете, чтобы я объяснил вам, как можно с помощью философии Гегеля получить власть над историей. Я бы хотел сначала кратко изложить суть гегелевской системы, и прежде всего — «Феноменологии духа», о которой в последнее время так много странного говорилось в газетах. Далее следует изложение сути, описание важнейших категорий. А потом я спрошу: ну скажите, как можно применить сейчас эти категории? Использовать их для прогнозирования грядущих исторических процессов? Никак. Ведь история не остановилась, когда в «Феноменологии» была поставлена последняя точка, и все исторические изменения, произошедшие с тех пор, естественно, в ней не отразились, более того, вся история, начиная со смерти Гегеля и до наших дней, уже не поддается описанию с помощью одних только гегелевских категорий — куда уж там до будущего! Но как же так, спросят студенты, разве вам не удалось конкретно и точно предсказать будущее, опираясь только на категории Гегеля? Я этого не делал. Это только газеты так писали. Но почему? И почему газеты такое выдумали? А ведь говорят, что были свидетели. Наш профессор Жорже. Я не знаю, почему это было написано. Дядюшка Зе. Я не могу говорить о дядюшке Зе. Не могу. Хотя надо бы. Все объяснить. Объяснять надо было заранее. Меня станут презирать. Никто не снизойдет, никто не поймет. Ни один. Ничего не понимаю. Нет, начать нужно иначе. Никакого описания содержания «Феноменологии». Это было бы еще одним докладом о Гегеле, а я больше не хочу работать над Гегелем. Дамы и господа, я не хочу больше работать над Гегелем, комментировать Гегеля, говорить о Гегеле. Я хочу объяснить вам почему. Они хотят изучать «Феноменологию» Гегеля, требуют ее перевода и ожидают от всего этого общественного зффекта и власти над историей. Это ожидание — великое заблуждение, в которое впал и я. Но мой личный опыт доказывает, что нет абсолютно никакой необходимости в том, чтобы изучать «Феноменологию» годами, как это делал я. Ни один человек не сможет благодаря этому добиться общественного влияния — но как же так, разве не вы сами, Лео Зингер, доказали противоположное, разве не на вас направлены все взоры, разве не ваши слова у всех на языке и разве не на вас общество возлагает самые большие надежды? Это недоразумение, я сейчас все объясню… Но если мне действительно удастся ликвидировать это недоразумение, то я снова положу сам себя на лопатки! Я смогу тогда повлиять на ход истории. Интерес к Гегелю мгновенно угаснет, и моя историческая заслуга будет заключаться в том, что из-за меня никогда не будет сделан перевод Гегеля на португальский или, во всяком случае, его отложат надолго. Нет, не так. Все совсем по-другому. Все это ничто, но из этого должно что-то получиться. Но больше никаких цитат из Гегеля. Дамы и господа. Лео шагал по саду Левингера, он уже не был героем своего детства или юности, который здесь, из воображаемого мира, затевает завоевание мира реального. Сгорбившись, закинув руки за спину, эдакий «Счастливчик Ганс», который покидает мир крупной буржуазии, дом Левингера, в котором он остается чужаком, чтобы в тиши сада Левингера заглянуть в глубины своей души.
Совершенно пассивное, равнодушное, потерянное существо, которое отдыхает на этой вот лужайке под тенистым деревом, утопая в мечтах, как Обломов в своей постели, растрачивая день за днем, все похожие один на другой, до седых волос, до могилы.
А потом, встрепенувшись, подгоняемый буйными фантазиями, он побежал через сад — дамы и господа — Дон Кихот, начитавшийся великих повествований ушедших времен, представлений об устройстве мира в духе идеалистической философии, который жаждет теперь сразиться с ветряными мельницами духа нового времени.
И вновь именно Юдифь вернула Лео к письменному столу, на этот раз к письменному столу, который Левингер велел поставить в комнате Лео, вновь именно Юдифь освободила его для работы, положила конец его жалкому, наполненному бесплодными фантазиями существованию.
Юдифь мертва. Лео пришлось много раз перечитать это место в письме Лукаса Трояна, пока до него дошло, пока он постиг ту простую истину, которую так трудно было постичь: что нет больше никакой надежды и никакой возможности увидеть Юдифь, что ее жизнь, сама по себе и в соединении с другими, невозвратимо завершилась и закончилась, что она теперь так далека от него, как далекие мертвецы ушедших эпох, и еще дальше, чем самое отдаленное будущее. Ушла и не вернется. Чего только в жизни Лео не уходило безвозвратно! И на этот раз: ушла и не вернется.