Но Юдифь воспринимала это по-другому: ей казалось, что вовсе не Лео хочет стать другим, он хочет, чтобы она стала другой, стала управляемой, предсказуемой, подчинилась ему. И поскольку она постоянно этому противилась, то и выглядела в его глазах воплощением хаоса и иррациональности. Он не понимал этого. По его мнению, правильным было бы, если бы на основе всего, чего он достиг в своих отношениях с Юдифью, можно было бы строить что-то дальше, вместо того чтобы все время отступать. Если Юдифь проводила у него ночь, то он предполагал, что на следующий день, когда они встретятся, она снова останется у него. Но она говорила: Лео, ты что, полагаешь, что приобрел абонемент на мои посещения? Если они встречались три дня подряд и договорились уже встретиться на следующий день, Юдифь звонила ему незадолго до назначенного времени и говорила, что встреча отменяется. Что она хочет побыть одна. Когда Лео на следующий день, после ужасно проведенной ночи, справившись с головной болью, хмуро поглядывал на свой письменный стол, раздумывая, не пора ли ему извлечь какую-то пользу из абсурдности этой жизни, Юдифь звонила и говорила, что ей нужно срочно его видеть. И Лео ехал, не долго думая. Он не понимал Юдифь. Он не понимал ее даже тогда, когда все было ясно. Однажды Лео пригласил Юдифь на пикник под «дерево Обломова». Был прекрасный солнечный день, когда все дается легко и происходит само собой. Но тем не менее пикник не удался. В жизни Лео даже погода не аккомпанировала развитию действия, как это бывало в художественной литературе, которую он читал. Он старался изо всех сил, даже корзину для пикника сам купил, чтобы изящно пронести заготовленную снедь по саду. Пусть Юдифь убедится в том, что он кое-что понимает в жизни. В реальной жизни. Ибо по стилю и по форме жизнь ограничена правилами и упорядочена. Но Юдифь ни слова не сказала по поводу баснословно дорогой и красивой корзины, очевидно, ей казалось естественным, что он располагает соответствующим снаряжением, раз уж пригласил ее на пикник. Первая проблема возникла, когда они обнаружили под «деревом Обломова» огромный муравейник. Юдифь насмешливо спросила, действительно ли Лео всегда лежит именно здесь? Этого муравейника здесь раньше не было, сказал Лео, не понимаю, откуда он здесь взялся? Муравейники вырастают быстро, сказала Юдифь, муравьи трудолюбивы.
Но и погода тоже способна быстро меняться, особенно в Сан-Паулу. Когда они решили перебраться на другое место, на небе уже угрожающе стягивались черные тучи. Налетел сильный ветер, и скатерть, которую Лео расстелил было на траве, на несколько метров взвилась в воздух. Тут Юдифь и Лео помчались к домику и только добежали до него, как упали уже первые капли дождя. Но резкое ухудшение погоды подняло настроение, им все казалось смешным, они много смеялись. Слава Богу, что пошел дождь, подумал Лео, мы продолжим пикник в моей постели. Но тут — опять неудача. Глаза у Лео подернулись поволокой, и он притянул к себе Юдифь. Юдифь не противилась ему, она даже прижалась к нему с закрытыми глазами и открыла их только тогда, когда Лео переставил тарелки и еду с кровати на пол и сказал: Перекусим после этого!
Юдифь встала, поправила платье и сказала твердым, звенящим голосом, словно ей пришлось надеть железные доспехи взамен содранной кожи: Я ничего не имела бы против, если бы только вместо словечка «это» ты употребил славное маленькое словечко «потом».
Именно это Лео и воспринимал как своенравность и иррациональность, он не мог понять Юдифь, он по-прежнему думал, что нужно просто все как следует ей объяснить. Удовольствие и необходимость. Воплощенные в упорядоченной совместной жизни любовь и дело. Это она должна в конце концов понять. Он говорил, стараясь все объяснить, при каждой новой встрече он продолжал объяснять. Чтобы убедить ее в своих взглядах, чтобы она поняла его действия и поступки, и не в последнюю очередь — чтобы избежать молчания вдвоем. А Юдифь никогда ничего не рассказывала. Возможность оказаться в такой ситуации, когда они будут сидеть вдвоем и ни слова не говорить, казалась ему крайне неприятной. Как будто им нечего сказать друг другу. Тогда все его усилия приведут их к концу, но не к цели. Лео уже много раз собирался во время следующей встречи расспросить Юдифь, заставить ее говорить, рассказывать о себе. Но потом, когда они встречались, он тут же начинал говорить сам, со счастливым чувством пробуждения из летаргии одиночества, а когда говорил, у него рождались все новые идеи и мысли, которые хотелось непременно развить и довести до конца. В упоении от возбуждения, которое вызывало в нем присутствие Юдифи, он все время останавливался на глобальных вопросах философии, литературы, человечества, но никогда не говорил о ней самой. Вспоминая об этом позже, Лео не мог взять в толк, почему Юдифь, проявлявшая такой бурный интерес к фильмам и книгам, так мало говорила о себе, поэтому и все, что касалось ее мнения о нем, оставалось в конечном счете неопределенным и неясным.
В отношениях с Юдифью Лео не продвинулся ни на шаг. Ее любовь нельзя было получить насильно, а уж тем более — из нее по принуждению не рождалась та производительная сила, которую ожидал получить Лео. С другой стороны, и разочарование, которое он испытывал при общении с Юдифью, не побуждало его работать, ведь Юдифь на самом деле и не разочаровывала его, она просто не реагировала на его заблуждения по отношению к себе. Как-то он дал ей почитать свое сочинение о «нравственности и образовании», написанное им тогда, когда он думал, что Юдифь умерла. О том, при каких условиях появилось это сочинение, о «блаженных временах» он, конечно, ничего не стал говорить. Он мечтал произвести на Юдифь впечатление прозрачной ясностью этого длинного эссе, но не меньше хотелось ему вдохновиться самому, пробудить в себе работоспособность, ведь способен же он был — когда-то — на такой труд, но, как только он вынул из ящика свое сочинение, ему стало казаться, что и сейчас способен.
Юдифь никогда ни словом не обмолвилась об этой его работе. Лео через некоторое время начал проявлять нетерпение, хотел уже было спросить, понравилось ли ей его эссе, но тут же с цепенящим испугом подумал, что ее молчание может иметь свои причины, в которых лучше не разбираться. Может статься, она поняла, что эта работа написана была не сейчас, а довольно давно, и, что еще хуже, поняла, что это было попыткой придать ее предполагаемой смерти прекрасный смысл. Как обычно, его попытка продвинуться вперед обернулась своей противоположностью. Он дал Юдифи почитать эту работу, так как надеялся, что ее восторженная похвала вновь пробудит в нем честолюбие и он примется за новое сочинение на том же уровне. К тому же можно было ожидать, что ее восхищение произведением перейдет на того, кто его создал. И тогда их отношения перейдут на новую качественную ступень. Вместо этого он тоже стал обходить молчанием эту работу, чтобы, не дай Бог, не разбередить прошлое, которое лучше оставить в тени. Эссе, единственное значительное сочинение, которое вышло когда-либо из-под его пера, исчезло в ее молчании, и вместо того, чтобы использовать его в качестве фундамента, Лео утратил его навсегда, словно никогда и не писал.