Неужели дядюшка Зе сошел с ума? Или он всегда был сумасшедшим, а Лео заметил это только сейчас, когда его взгляд на реальность, освободившись от личных надежд и страстей, сделался неподкупнее и яснее? Лео не знал, что сказать. Ведь дядюшка Зе был единственным человеком, который у него остался, единственным, к кому он еще мог пойти, с кем мог поговорить, на кого мог надеяться, подумал Лео. Что же, теперь у него вообще никого не будет? Отстранение дядюшки Зе от управления банком, общественная изоляция, возраст, гнетущая обстановка этого немыслимо огромного дома, могло ли все это лишить человека разума? Или произошло наоборот, и власть, богатство, связанная с ними влиятельность дядюшки Зе сделали его безумным настолько, что он стал путать самого себя со всем миром, а интересы коллекционера — с правдой искусства и его рынка? И только теперь, лишенная власти и влиятельности, без ризы из золота и серебра, его суть предстала перед взором зрителя нагой и жалкой? Мыслимо ли это? Что все это означает? Зачем он показывал ему эту картину? Именно поэтому? Из-за этой идиотской серебряно-золотой хламиды всевластия, в которой Климт предположительно изобразил самого себя? У Лео не возникало никаких сомнений, что это подделка, новое платье голого короля Левингера, работа циничного ремесленника, заказанная обманщиком.
Конечно, ты совершенно прав, ты распознал истину, не правда ли, сказал Левингер, который отступил теперь назад, так что свет на него больше не падал и лицо его, казалось, помрачнело и как бы подернулось патиной. Никакого автопортрета Климта действительно не существует. На обороте почерком Климта указано название полотна, оно гласит: «Портрет моего отражения». Вот видишь, здесь такая черная рамка, это, конечно, зеркало. Оно висит на этой коричневой деревянной стене. Черные орнаменты — это инкрустация по дереву. Так что это отражение. Отсюда и раздражающее впечатление какой-то неправильности: хотя Климт смотрит с полотна, у зрителя нет такого чувства, что смотрит он на него. Да, несмотря на свой взгляд, направленный на зрителя, он, казалось, вообще не рассчитывает, что кто-то будет на него смотреть. Объяснение этой загадочной иллюзии в том и состоит, что это — отражение: глядя на вас с полотна, Климт смотрит на себя самого. Противостоит этому впечатлению орнамент с глазами на его ризе, который, будучи прерван расположением складок по всем направлениям, выражает всеохватное видение под любым углом зрения, — а это относится уже не только к своеобразию лица художника, но и к оформлению, воплощению, композиции, форме. Вот так.
Он замолчал, глядя на картину, когда вдруг поток света сверху начал ослабевать, — ушло ли солнце или набежало облачко — Левингер дернул за шнур, и картина исчезла за занавесом. Левингер взял Лео под руку и, опираясь на нее, повел его прочь из этого помещения, они сели отдохнуть в каком-то месте, откуда была видна пресловутая деревянная скульптура, которая стояла теперь в гостиной Лео. Впечатления, накопившиеся в душе Лео к этому моменту, вновь стали выплескиваться через край, их словно взбудоражил ветер страха. Левингер сейчас наверняка вернется к обсуждению Климта и при этом обязательно подберется к «Юдифи» Климта и соединит этот отраженный портрет с именем женщины, которая окружила его со всех сторон зеркалами. Неужели отныне его прошлое так и будет, словно перевернутое зеркальное отражение, взирать на него из глубины всего, что ему еще предстояло? Лео беспомощно смотрел на скорбящую Богоматерь, мучаясь от бурления внутренней жизни у себя в животе, как вдруг заметил, что Левингер уже давно вновь начал говорить.
…нечто общее, ты заметил это, Лео? Картина Климта 1907 года, то есть написанная в начале двадцатого века, и эта скульптура четырнадцатого века, ведь ничего общего не может быть у этих художников, ни в жизненной позиции, ни в жизненном опыте, в знаниях, намерениях, внешней реальности, кажется, ни по каким параметрам не сравнимы эти два произведения искусства, ни по теме, ни по намерениям художника, ни по материалу и форме, и все-таки что-то их соединяет, то, что характерно для искусства всех времен, то, что каждого, кто научится это видеть, мирит с историей и жизнью и в то же время рождает непримиримость к жизни, пока она опять не превратилась в рай. И вот получается — он встал и включил подсветку, которая выхватила пьету,[23] — позволь мне сформулировать это так: до этого, обсуждая портрет Климта, мы говорили о противоположности конкретного облика изображенного и формы его воплощения. А теперь посмотри на эту скульптурную группу, ты видишь ту же противоположность и синтез противоположного, воплотившиеся также и здесь, совсем другими средствами, смею заметить, но это есть решение той же самой проблемы. Посмотри на эти лица, на анатомию тел, здесь все не совпадает, в натуралистическом смысле, конечно; можно было бы сказать: это ошибки примитивного изображения — и вместе с тем о технической неумелости здесь не может быть и речи. Пусть искажения ужасны, но в картине целого они ужасающе прекрасны. Можно сказать, что художник осознанно, да, осознанно отступил от особенностей природы изображаемого. Как на полотне Климта особенный, индивидуальный взгляд художника падает на него самого, и взгляд этот освобождается для внешнего мира только с помощью художественного решения, посредством формального, в данном случае орнаментального решения образа, — так и здесь, в этой скульптуре, ты видишь отрешение фигур от их индивидуальности посредством формального воплощения, освобождающего их от природы, и вместе с тем — отчетливое отображение ран и страданий снимает с объективности и обобщенности сюжета его удаленность от всего человеческого. По-моему, именно это я и хотел сказать тебе, сын мой. Ничто из того, что с нами приключается, не имеет большего значения, чем вот это. Мир может погибнуть, мы этого даже не заметим, если только не возникнет другой, лучший мир. Только то, что имеет всеобщее значение, и при этом для каждого конкретного человека — его собственное, только это и важно. Вот то, что можно познать с помощью искусства: произведение имеет смысл только в том случае, если в сознании того, кто на него смотрит, оно становится видящим, слышащим, чувствующим органом человечества — человечества в каждом отдельном человеке.
В ушах Лео вновь отчетливо зазвучал голос Левингера, когда в своей пустой гостиной он взглянул на эту деревянную скульптуру. Говорил ли все это Левингер на самом деле? А может быть, Лео теперь пытается, чтобы как-то примириться со скульптурой и придать ее существованию в его комнате какой-то смысл, дополнить обрывки фраз, сказанных Левингером, собственными словесно оформленными выводами? Этого Лео сам не мог как следует вспомнить. Он в таком отупении сидел, пока Левингер говорил. Встрепенулся и очнулся он только тогда, когда дядюшка Зе сказал, что хочет передать ему эту скульптуру.
Почему ты не можешь принять ее от меня? Что значит — это слишком большая ценность? Если она будет стоять у тебя, это ни в коей мере не умалит ее ценности. К тому же я старый человек, материальная ценность и собственность не играют для меня больше никакой роли. Но, если нельзя иначе, я могу рассматривать ее как вещь, переданную во временное пользование. Ты доставишь мне этим радость и не вынужден будешь стыдиться ее стоимости, поскольку это не подарок. Поставь ее в свой кабинет. В светлом помещении, где нет больше прежнего засилья мебели, она будет хорошо смотреться и придаст комнате совершенно новый колорит. Возможно, ее присутствие будет стимулировать твою работу.
23