Работа Лео. Завтра же он займется восстановлением рабочей обстановки. В холодильнике он обнаружил бутылку водки и три бутылки пива. Так что ему как-то удалось проспать эту ночь на полу, не раздеваясь, сунув под голову пиджак вместо подушки. Это надо запомнить, подумал он, засыпая. Формально — беженец, по сути — вернувшийся домой. Наконец-то дома, то есть: в бесконечной дали от мира, от его банальных потребностей, от обывательского обустройства личной жизни.
Сначала Лео подумал о том, не завести ли письменный стол. Без этого о работе нечего и думать. Он раздраженно огляделся вокруг. Он не отказался бы сейчас сесть или лечь, но куда? Снова на пол? Ночь, которую он провел на полу, отзывалась затекшими конечностями и болью в мышцах. Он позвонил Левингеру и спросил, нельзя ли попросить обратно его старую кровать, которую он отдал, когда Юдифь переехала к нему.
Левингер обещал доставить ее сегодня же. Не нужно ли ему еще чего-нибудь из прежней мебели? Нет, ничего, сказал Лео, разве что шкаф для белья, больше ничего. Письменный стол? Нет, но, может быть, кухонный стол и стулья. Спасибо, сказал Лео, больше действительно ничего не нужно. Почему Лео не захотел забрать свой прежний письменный стол? Ведь тогда он мог бы сразу приняться за работу. Нет, только не этот стол. Ему нужен, подумал он, невинный письменный стол. Не тот, на который он только смотрел в апатии, ожидая, когда наконец Юдифь к нему переедет и даст ему возможность работать. А вдруг его прежний письменный стол, как только он на него посмотрит, вновь пробудит в нем прежнее чувство полной неработоспособности. А вот поиски и покупка нового, подходящего для него письменного стола будут первым шагом к началу работы. Он должен создать себе абсолютно рациональные условия труда. Лео решил превратить гостиную в свой кабинет. Это была самая большая и самая светлая комната, единственная, где были два окна. Зачем ему гостиная? Он хотел работать, а не жить; жить — что это вообще означает, чем занимаются, когда живут? К тому же эта комната была первой, куда входишь, когда переступаешь порог дома. Если это будет кабинет, то сразу станет ясно: здесь работают. Комната, конечно, должна быть обставлена строго функционально, только необходимый минимум, ничего такого, что не служило бы работе. Только в помещении, ничем не загроможденном, сосредоточенный дух сможет, ни на что не отвлекаясь, свободно развиваться. Лео попытался, вращая плечами, размять затылок. Боли в мышцах были так мучительны, с каким удовольствием он лег бы сейчас на удобный диван, чтобы расслабиться. Но дивана больше не было. Не было ничего, кроме этой скульптуры. Почти с завистью посмотрел он на страстотерпца, который покоился на коленях Богоматери. Лео сделал над собой усилие, он должен немедленно заняться добыванием письменного стола. Где лучше всего поставить новый письменный стол? Посреди комнаты? Это было бы внешним знаком того, что теперь работа бескомпромиссно стоит в центре его жизни. Вообще-то комната тогда станет меньше, и, возможно, это будет стеснять его во время работы. Или поставить стол к стене? Тогда придется все время упираться взглядом в стену. Стены. Они выглядели ужасно, повсюду крюки, на которых раньше висели зеркала; Лео показалось даже, что он видит их контуры в виде более светлых пятен на стене. Невольно перед его внутренним взором они вновь превратились в зеркала, от которых он избавился. Он пытался напрячь зрение, чтобы они исчезли, но ничего не получалось. В любом случае нужно прежде всего заново покрасить стены, подумал он, несомненно. Он взял телефонную книгу и стал звонить малярам, которые жили поблизости, пока не нашел одного, который согласился сейчас же прийти и составить предварительную смету. Лео был доволен собой. Какая активность. Даже крайне тяжелое физическое состояние не могло погасить его энергию. Так он бесспорно сможет быстро продвинуться в своей работе. В ожидании маляра он курил паломитас. От курения у него закружилась голова, ведь он еще ничего не ел. Пепел он стряхивал на пол. То, что вместе со всей обстановкой исчезнут и пепельницы, было для Лео неожиданностью. Это не играло никакой роли. Он в любом случае больше не будет спать на полу, ведь после ремонта его все равно еще придется мыть.
Маляр пришел. Лео сознательно разговаривал с ним повелительным тоном, чтобы не выставить себя снова дураком. Он решил не повторять свою ошибку. Никаких церемоний, никакого великодушия. Чтобы никакой трудяга не ухмылялся ему больше так гнусно, как тот водитель фургона. Ему необходимо было восстановить утраченное чувство собственного достоинства. Лео коротко объяснил маляру, что от него требуется, спросил о цене, презрительно отверг ту сумму, которую тот назвал, установил свою плату, гораздо ниже названной, и потребовал начать работу сегодня же.
Сразу после этого ему пришлось снова звонить, чтобы найти другого маляра.
И снова ждать.
Между тем ситуация начинала казаться Лео абсурдной. Шедевр, который созрел у него в голове, он не мог перенести на бумагу, потому что у него в кабинете не было ничего, кроме этой ужасной деревянной скульптуры. Его произведение должно изменить мир, но он не мог его написать, потому что мир был таким, каким он был. Был наполнен наглыми рабочими, от которых он при создании условий своего труда полностью зависел, тогда как сам был бессилен что-либо изменить.
Под конец Лео так ослабел от голода, так был измучен болями в мышцах и испытывал такую тошноту от курения, что беспомощно отдался во власть потоку речи того маляра, который пришел.
Сеньор не должен забывать, как подорожал один только материал, но он, так и быть, несмотря на инфляцию, сделает для сеньора работу по старой цене, но за материал сеньору все-таки придется кое-что доплатить, он предлагает сеньору действительно хорошую цену, особую цену, за первоклассную работу, сеньор останется доволен, говорил он, не глядя на Лео, непрерывно что-то осматривая в комнатах, то скреб что-то ногтем, то поглаживал рукой стену, потом с озабоченной задумчивостью покачал головой, трудная работа, что и говорить, но он ее сделает. Сразу начать никак невозможно, сказал он, у него заказы, на него спрос, он ведь делает все отлично, но через три недели он гарантирует — ну если это поздно, он понимает сеньора, может быть все же что-нибудь удастся сделать, всегда можно jeito, суметь, работы здесь не так много, можно сделать за один день, он может кое-что отодвинуть, тогда — послезавтра, в воскресенье, и в воскресенье же вечером все будет готово, но только если не надо заново перекрашивать двери, на двери уходит много времени, ну и конечно, это будет уже дороже. Лео потерял терпение и принял предложение маляра. Хорошо, в воскресенье, а двери не надо. Споры о цене Лео прекратил, когда маляр упомянул о своих многочисленных детях, которых он должен кормить, поэтому не может же он работать бесплатно, но он входит в положение сеньора и поэтому назначает особую цену.
Лео оставалось только радоваться тому, что удалось договориться о цене, лишь ненамного выше той, которую предложил первый маляр.
Наконец можно было заняться письменным столом. После жадно проглоченного завтрака снова появились рези в желудке и раздуло живот, Лео поехал в центр, на улицу Сан-Жоан. Совсем рядом с гостиницей, где он жил первое время, когда приехал в Сан-Паулу, бросился ему тогда в глаза большой комиссионный магазин, самый большой, какой он когда-либо видел. Он был уверен, что найдет там для себя за умеренную цену подержанный письменный стол хорошей работы, который ему понравится.
Комиссионный магазин Оликсаньо представлял собой огромный пропыленный склад, где, казалось, был любовно собран весь скарб всех жителей некоего вымершего городка средней величины. Лео пробирался по коридорам и штольням среди нагромождений мебели и завалов домашней утвари, шарахаясь от этого хлама и наполняясь унынием от его убогости, и уже собрался было уходить, когда к нему подошел продавец и предложил свою помощь. Может быть, сказались ломота во всем теле и усталость, усиленная смятением, когда он оказался в столь неприятном месте, но Лео пробормотал что-то об удобном кресле для чтения, и, возможно, найдется диван, или даже — гарнитур, с диваном, повторил Лео, почти умоляюще, он хотел сейчас только одного — уйти отсюда, оказаться на улице, сесть где-нибудь и при свете дня прийти в себя. Продавец с торжествующим видом повел его к гарнитуру, обитому кожей, в великолепном состоянии и дивной красоты, как он утверждал, хотя тот был погребен где-то под перевернутым обеденным столом и придавлен объемистым платяным шкафом. Того кусочка неровной простецкой скамьи, обтянутой грязным черным дерматином, было достаточно, чтобы Лео, поблагодарив, отказался и сделал попытку уйти. Но продавец этого не допустил. Опыт подсказывал ему, что Лео принадлежал к тому разряду покупателей, которые, если от них не отставать, способны выпутаться из подобной ситуации, только если что-нибудь купят. Внезапно объявились два помощника, которые по команде продавца принялись разбирать мебельную гору, а продавец многословно объяснял Лео, что он должен увидеть весь гарнитур целиком, он будет в восторге, им несложно его показать. Лео стало дурно от пыли и затхлого запаха мебели, от запаха пота, который исходил от продавца; матово-желтый, коричневатый свет, в его лучах кружились пылинки и струями расплывался дым сигарет, которые курили рабочие, этот свет подавлял его. Опасаясь, что рабочие, снимая мебель, его заденут, Лео старался отойти в сторону и все время натыкался на что-нибудь, и в конце концов почувствовал себя запертым, словно в камере, стены которой надвигались прямо на него. О покупке этого бесформенного гарнитура, обитого дерматином, разумеется, не могло быть и речи, впрочем, во время разгребания мебели промелькнули два кресла, к которым Лео проявил интерес только для вида, чтобы отвлечь продавца от этого ужасного гарнитура, навязывание которого превратилось в настоящий террор. Лео попробовал сесть в одно из кресел, оно оказалось на удивление удобным; облегченно вздохнув, он вытянул ноги и положил руки на мягкие подлокотники. Лео закрыл глаза, ему вообще больше не хотелось вставать. Оуро Прето, услышал он голос продавца, эти стулья из Оуро Прето, городка в Минас-Жерайс, настоящее бразильское барокко, услышал Лео, они составляют дивный гарнитур в комплекте с двуспальным диваном в том же стиле, он тоже стоит где-то здесь — Лео слышал голос продавца, слышал стук, грохот и треск, когда мебель снова начали двигать, слышал негромкое, напряженное кряхтение рабочих, короткие команды, звуки становились все тише, они тонули, как в вате, из которой, казалось, состояло теперь его сознание, услышал, наконец, громкое, торжествующее: Вот он, вот он, ну разве не красота! Лео открыл глаза, перед ним стоял диван, он долго смотрел на него, словно пытаясь вспомнить, где он его раньше видел, он надел очки, теперь он снова пришел в себя. В кабинете, даже если он оборудован строго функционально, обязательно должен быть такой гарнитур, подумал Лео, для чтения и для того, чтобы немного передохнуть после нескольких часов напряженной работы. Этот гарнитур в стиле барокко начинал ему нравиться, не только потому, что он, как ему казалось, гармонировал со скульптурой, — естественно, если быть не особенно придирчивым к чистоте стиля, — но и потому, что благодаря своему изяществу эта мебель не будет выглядеть громоздкой в его комнате. К тому же мебель довольно хорошо сохранилась, во всяком случае, обивка из красного шелка порвана нигде не была. Лео поинтересовался ценой. Продавец подсел к письменному столу, чтобы произвести какие-то замысловатые расчеты с помощью карманного калькулятора, — но Лео не стал следить за ними, потому что все его внимание переключилось на письменный стол. Это был секретер с выпуклой отодвигающейся крышкой, именно то, что ему, собственно говоря, было нужно, как он теперь понял. Вне всякого сомнения, он нашел свой письменный стол. Радуясь находке, он вдруг вспомнил цитату, которая его трогала и воодушевляла: Нравственный герой достигает цели, даже если он не идет к ней, потому что она дана ему в непосредственной очевидности. Ведь приблизительно в таких выражениях он писал об этом несколько лет назад, в одной своей работе о нравственности и образовании, тогда, когда думал, что Юдифь мертва. То, что он считал утраченным, списанным со счетов, возникло снова, и на это он мог опираться. Все это означало, что он снова может работать.