Изложенное здесь раннее учение Августина о Слове Божием несет на себе следы представления раннехристианских апологетов о Сыне как посреднике Божественного откровения, что предполагает определенное неравенство между Отцом и Сыном, поскольку Отец всегда остается сокрытым Богом и Его непосредственное познание невозможно, но оно становится возможным лишь посредством Его Сына – Слова. Однако, в отличие от апологетов, это учение у Августина не предполагает наличия двух стадий или двух форм существования Сына: внутренней, сокрытой, и внешней, проявленной. Августин прямо отрицает применимость к Сыну понятия «произнесенного слова», оставляя за Ним лишь значение внутреннего слова:
«Мы должны понимать, что Он есть Слово не так, как наши слова, которые произносятся голосом и устами, а затем исчезают в колеблющемся воздухе и пребывают не дольше, чем звучат. Это Слово пребывает неизменным. В самом деле, к Нему относится то, что говорится о Премудрости: Пребывая Сама в Себе, Она все обновляет (Прем 7. 27)»[33].
Но что такое для Августина внутреннее слово, которое противоположно слову произнесенному? Представление о нем связано с понятием о «слове в сердце» (verbum in corde), которое мы находим в незаконченном «Комментарии на Послание к Римлянам», написанном Августином в 395 г.[34]:
«Как представляется, сказать слово (verbum dicere) здесь означает не только то, которое мы производим с помощью языка, но то, которое замышлено в сердце (quod corde conceptum) и которое мы выражаем и самим делом»[35].
Более подробно понятие «сердечного слова» Августин разъясняет в трактате «О христианской науке» (396), когда старается показать, как можно понимать совместимость воплощения Слова Божиего с неизменностью Его Божественной природы:
«Когда мы говорим, для того чтобы то, что мы обдумываем в душе (animo gerimus), посредством телесных ушей достигло души слушающего, то слово, которое мы носим в душе (verbum quod corde gestamus), становится звуком и называется речью (fit sonus… et locutio vocatur). Однако наше размышление (cogitatio nostra) само не превращается в этот звук, но, оставаясь целостным в самом себе, без всякой тени своего изменения принимает форму голоса, с помощью которого сообщает себя слуху. Так и Слово Божие не изменилось, став плотью, чтобы обитать с нами»[36].
Таким образом, Августин отождествляет слово, проговариваемое в сердце, с умственным размышлением (cogitatio), которое затем вербально выражается в словах того или иного языка, само не принадлежа к языку какого-то народа:
«Внемли своему сердцу. Когда ты задумываешь слово, которое [потом] произносишь (concipis verbum quod proferas), ты хочешь высказать [какую-то] вещь, и само представление об этой вещи в твоем сердце уже есть слово (ipsa rei conceptio in corde tuo iam verbum est); оно еще не произнесено, но уже рождено в сердце и пребывает там, [ожидая момента] произнесения. И ты обращаешь внимание на то, к кому оно обращено, когда говоришь с ним: если он латинянин, то говоришь с ним на латыни; если грек, пользуешься греческими словами, если карфагенянин, то обращаешься к нему на пуническом языке, если его знаешь. Итак, ты пользуешься разными языками в зависимости от разной аудитории, чтобы довести до нее замысленное тобой слово (verbum conceptum); само же это слово, которое ты замысливаешь в сердце (quod corde conceperas), не принадлежит к какому-то [определенному] языку»[37].
Таким образом, согласно Августину, внутреннее слово – это умственное понятие (conceptio) о какой-либо вещи; оно универсально и конкретизируется лишь при его произнесении на каком-либо конкретном языке. Так Августин постепенно пришел к понятию о мышлении как внутренней или ментальной речи, отражением которой является внешняя речь, вербализованная в словах.
Более того, в зрелый период своего творчества, отражением которого служит трактат «О Троице» (ок. 399/400-419/425)[38], Августин приходит к более глубокому понятию о внутренней речи не только как о способе мышления и познания внешнего мира, но и как самопознании человеческого духа, в котором дух, или ум (mens), объективирует себя и конституирует свое внутреннее бытие[39]. В самом деле, в девятой книге трактата «О Троице» Августин начинает рассуждение с уже известной нам теории «двойственной речи»:
34
К. Панаккио связывает с этим вторую фазу формирования учения Августина о «внутреннем слове» (см.:
38
39
К. Панаккио связывает c трактатом «De Trinitate» третью (окончательную) фазу формирования учения Августина о «внутреннем слове» (см.: