В первые годы XX в. изучение исторической концепции Иппонийского епископа получило новый импульс. В 1902 г. выпускник МДА и профессор богословия Киевского университета протоиерей Павел Светлов начал в «Богословском вестнике» публикацию статей, связанных общей темой: идея Царства Божия в ее значении для христианского миросозерцания[538]. Разумеется, автор статей не мог игнорировать идей блаженного Августина по этому вопросу – «первого научного опыта христианской философии истории»[539]. Более того, о. Павел делает особый акцент на уникальности этих идей: так как в учении о Царстве Божием «по самому существу дела» источником могут быть только евангельские и апостольские тексты, отцы же Церкви, кроме не одобренных Церковью хилиастических сочинений, оставили лишь «эпизодические и случайные объяснения», именно блаженный Августин восполняет этот пробел[540]. У автора не вызывает сомнения, что для блаженного Августина Царство Божие и Церковь тождественны[541]; под земным же царством он понимает прежде всего «демоночтущее» языческое государство, но и более широко – государство вообще, «всякое человеческое общество, преследующее только земную цель»[542]. При этом протоиерей Павел обращает внимание на то, что блаженный Августин считает весь социально-политический строй земного града резко противоречащим истинной справедливости и высшей правде, даже основанный на несправедливостях: внутри – на человеческих законе и суде, не могущих быть праведными, извне – на войне. При этом протоиерей Павел видит именно в этом «главный недостаток опыта философии истории» Иппонийского епископа и «узость» его взгляда на историю: все, что не вмещается в рамки Царства Божия, «выкидывается, так сказать, за борт»[543].
К трудам, посвященным экклесиологии Иппонийского епископа, примыкали работы, связанные с его сакраментологией. Так, еще в 1864 г. в Киеве была опубликована статья архимандрита Порфирия (Попова) «Учение блаженного Августина о неповторяемости Таинства Крещения»[544], автор которой подчеркивал актуальность августиновских творений и церковной деятельности для современной Русской Церкви. «К числу великих и достославных подвигов пастырской ревности блаженного Августина принадлежит обращение многих донатистов к православной Церкви. Донатисты были раскольники… Они столь же упорно чуждались общения с православными, как наши беспоповцы. Древле-отеческое церковное учение о неповторяемости крещения полезно знать и иметь в виду и при сношении с нашими раскольниками-беспоповцами..»[545] На основе древних церковных источников сравнивая две точки зрения на принятие еретиков в Церковь – священномученика Киприана Карфагенского и блаженного Августина, – архимандрит Порфирий, без сомнения, считал верной августиновскую: «.что правильного найдем в нечестивых, исправим извращенное, оставим неприкосновенным то, что есть в них правильного»[546]. Следовательно, христианское крещение – во имя Отца, Сына и Святого Духа – истинно, даже если совершено оно в еретическом сообществе. Но это само по себе не оправдывает еретика, пребывающего «в неправде [своего] отделения», – не погибнуть он может, лишь исправив «беззаконие еретического вымысла» и признав «Церковь Христову, возрастающую, как было проречено, по всей земле»[547]. Актуальность такого решения проблемы русского раскола у автора статьи не вызывала сомнения.
Неменьший интерес вызывала у русских богословов антропология блаженного Августина. Так, еще в 1860 г. профессор философского класса КДА Памфил Юркевич опубликовал статью, отвечающую вопрошаниям времени: о значении сердца в духовной жизни человека[548]. Автор ставил во главу угла исследование Священного Писания – слова Божия, поверяя им, как критерием, современные попытки: либо «научно» свести внутреннюю, сердечную жизнь человека к психологическим и даже физиологическим явлениям, к «самозаконию ума»[549], либо увести в «крайности мистицизма»[550]. Однако и здесь блаженный Августин оказался очень близок и востребован. Памфил Юркевич опирался на его положение, что «душа человека, откуда бы там ни происходила она, есть от Бога», и на заключение, выведенное из исследования разных оснований веры: «nemo credit, nisi volens»[551], указывающее прежде всего на стремление сердца к «безусловному благу»[552]. Блаженным Августином навеяно и практическое заключение этой статьи: теряясь среди сомнений и противоречий своего широкого знания, «возьми и читай!»[553].
538
544
548
551
«Никто не верит, кроме того, кто хочет»