– Ну почему же, сынок, бывает, – ответил, вместо мечтательно уставившейся в окно жены, оторвавшийся от кроссворда Юрий Венедиктович, – бывает столько навалит! Ого-го-го, из дома не выйдешь. И метели бывают такие, страх, не зги не видно. Но обычно вот так, – всмотревшись в мелькающую за окном сырую холодную степь, – ветер и дождь.
– Угу, – подтвердила, не слыша и не видя никого, думающая о чём то глубоко своём, Надежда Николаевна.
По какой-то странной прихоти заводского начальства родители Андрюши получили вожделенный ежегодный отпуск не летом, а зимой. Расстроившись, попсиховав и попроклинав тех, кто не дал им возможности летом, на целый месяц всей душой предаться своей разлюбимой даче, Юрий Венедиктович и Надежда Николаевна решили съездить на родину, на которой не были с тех пор, как уехали "покорять" Москву. Радости Андрюши не было предела: во-первых, вместо скучного безделья в городской квартире, в которой и сами то родители не знали чем заняться, – путешествие, и не куда-нибудь, а в "сказочную страну", где овощи и фрукты растут сами собой, а не так как здесь, в подмосковье, "бьёшься-бьёшься, сил не знаю сколько тратишь, а урожай – так себе", где дождь всегда вовремя, солнце теплее, трава зеленее, небо голубее и т.д. и т.п.; в-третьих, никогда не виденные бабушки и родственники, настоящие, которые якобы, души не чают в папе, маме и Андрюше, то есть во всей семье Радченко. А не те, "седьмая вода на киселе", которые "вечно припрутся, потому что им в Москве что-то надо, нахрена б они нам сдались". И которых, мама ещё не решалась, а отец уже научился отваживать. Открыв дверь таким очередным приезжим, изумлённо и непонимающе выпучив глаза на заискивающе приседающих, ищущих ночлег на одну, две ночи, дальним родственникам Юрий Венедиктович приспособился лихо отрекаться от всех и вся:
– Кто, кто? Нет, нет! Простите не знаю таких. Нет, нет, что вы, – услышав название родного посёлка, – никогда там не был. Да и вообще, из Маасквы никуда, как родился здесь так и… Да, адрес правильно, и фамилия моя – правильно, но всё равно, где-то и чего-то вы путаете. Нет, нет, простите и прощайте. Всего вам хорошего, – решительно захлопывая дверь перед совершенно растерянными незваными гостями. И продолжая оправдываться сам перед собой, глухо бормоча под нос и не замечая одобрительно кивающую жену:
– Надоели уже, сил нет, всем им в Москву чего-то надо и надо. А у нас что?, гостиница им что-ли? Ублажай их тут, нахрена они нам сдались, ничего страшного, пару ночей и на Казанском как-нибудь перетолкутся, – заметив наконец согласно угукающую, довольную жену, – помнишь, Надюха, как мы? Две недели там, то на одном, то на другом, то на третьем. Билеты купим и живём. Днём на заводе, а ночью на вокзале.
– Хорошо хоть нас тогда в красный уголок при общаге, в конце концов пустили пожить, – с готовностью подхватывала каждый раз Надежда Николаевна, – а то уже примелькались ментам, ещё б немного и, заарестовали бы и, выслали бы силком.
– Ага, – живо продолжал, повторяя каждый раз одно и то же, Юрий Венедиктович, – три месяца там, на стульях спали, мёрзли прям страх, зуб на зуб не попадал, пока наконец-то, ту каморку в четыре квадратных метра не разрешили занять.
Андрюша проёрзав по полке до прохода и глянув туда-сюда вдоль практически опустевшего плацкартного вагона, вернувшись тем же способом назад, просунулся головой под мамину руку. Отвлёкшаяся от наблюдений сумеречной степи, Надежда Николаевна помогла сыночку вскарабкаться ей на колени.
– Ой! Что это?! – вскрикнул Андрюша тыкая пальчиком в окно и испуганно прижимаясь к мягкому маминому телу.
За окнами скорого поезда, в стремительно сгущающихся сырых сумерках, вместе с гонимыми попутным северным ветром клочками серо-ватного тумана, то обгоняя вагон, то отставая от него, неслись какие-то страшные чудовища. Похожие то на катящихся кубарем лохматых волков, то на быстро-быстро бегущих на своих тонких лапках громадных пауков, вырвавшиеся, из какой-то страшной сказки, создания до безумия потрясали разум своей неуместностью здесь в реальном мире.
– Ничего, ничего это, Андрюша, – сама испугавшись увиденного, мама отвернулась от окна, прижав к своей любвеобильной груди голову сыночка, начала успокаивающе поглаживать и чмокать вихрастый затылок, – это просто трава такая, перекати-поле называется, её ветром по полю гоняет, она и катается туда-сюда.
Отвлекшийся от решения кроссворда Юрий Венедиктович, напряжённо внимательно вглядевшись в быстро темнеющее окно, недружелюбно забормотал:
– Да уж…, как вспомню…, ладно ещё когда эти кусты сухие, да поодиночке и днём. Тогда понятно что просто трава. А когда, как вот сейчас, темно, они сырые, и от ветра, не поймёшь: то ли катятся, то ли, на самом деле, бегут, как живые…, взрослый то, запросто обосраться от страха может, а чего уж там пацан. Нормально всё, сынок, – ободряюще кивнул недоверчиво косящемуся Андрюше,– не боись, ты же здесь, с нами, а это там. А раз оно не здесь, а там, то можно считать, что его, как бы и нет! Хорошо?