Наставь уместно, о Господи, на путь спасения души их!..
Завершив душеспасительную проповедь, где он не чуждался просторечной, едва ли не кухонной латыни, проницательный верою Христовой епископ торжественно, нараспев, путем литании, огласил Никейский символ веры, дабы отделить православных овец от еретических козлищ арианского заблуждения. Затем с братским священным поцелуем причастил в двух видах всех, того пожелавших тех или иных приверженцев истинной апостольской Церкви Христовой.
Исповедовать кого-либо во грехах епископ в тот полдень не намеревался. Грешно, право же, этак пренебрегать пастырским долгом, но уж очень ему не терпелось поскорее заняться свитками и книгами, изъятыми у евреев благонамеренным воинством. Хотя по поводу персидского суеверия он дал себе обетование непременно произнести и принести пастве опровержение.
Однако не так-то просто небрежному и нерадивому пастырю отделаться, скрыться от благочестивейшей паствы. Только-только Аврелий двинулся по направлению к гостевым покоям, как ему решительно заступил дорогу вексиларий Секст Киртак.
— Извини, святейший. Но тебе срочно следует принять исповедь одного хорошего человека.
— Ты, что ли, вздумал покаяться, мой добрый Секст?
— Нет, твое святейшество. Кузнец Марий Гефестул к тебе подойти не смеет. Между тем греческий пес вилик обвиняет благочестивого нумидийского катехумена в колдовстве за изготовление гибкого железа.
— Железо? Какое острее острого??!
— Оно самое, прелатус! Не сомневайся, я ведь гвоздями и ножами-бритвами давно торгую. Гладий-иберик он сковал не очень, но бритва на загляденье, блестит и сверкает!
— Бритва, говоришь? Хорошо, тащи этого страхолюдного Полифема вместе с его железом в консульский триклиниум. Да побыстрее! Не то я вас обоих так прокляну, тот самый Люкифер озадачится, какой вечной адской муке вас подвергнуть, негодников суесловных.
— Послушание и повиновение, святейший!
По пути к ученым занятиям епископ распорядился подать тушеных овощей и вина для легкой трапезы. А у вилика Каркиона сурово поинтересовался: все ли тот уразумел в пастырской проповеди. Ибо прежде вера, засим разумение, не так ли мой добрейший Каркион?
Получив от перепуганного грека утвердительный ответ и ожидаемое подтверждение богословской истины, святейший епископ внушительно и милостиво кивнул, широко на весь атрий единоперстно благословил чад, домочадцев и гостей хозяина. После чего скрылся за тяжелыми дверьми консульских покоев, отворенных ему двумя контуберналами центуриона Горса Торквата, вооруженными с головы до ног, со щитами, в панцырях-лориках и в шлемах.
В триклинии епископу Аврелию отдал четкое легионерское приветствие сжатым кулаком уже центурион Горс, не промедлив и мгновенья с рапортом:
— Проверили и тряхнули иудеев скрупулезно, Аврелий! Сверху донизу.
— Садись, отведай от плодов нашей гиппонской лозы, Горс. И рассказывай.
— Обошлись с иудеями и иудейками милосердно, по-христиански. Пристойность соблюли.
Мужчин обыскивали в синагоге. Даже разрешили ермолки не снимать, чтобы не нарушать еврейский обычай. Все оказались обрезанными.
Мятежников с необрезанной крайней плотью среди них не случилось. Я так разумею, мы искали уклоняющихся от римского правосудия дважды крещеных еретиков, не правда ли, святейший прелатус?
— Истинная правда, сын мой.
— В тот же час женщин отдельно раздели и проверили на другом краю деревни. Мужчин-киркумкеллиан среди них не нашли.
Зато отыскали кое-какие сокровища в потаенных женских местах. Глупые женщины почему-то думают, мол, мужчин их пещерки интересуют только с одной целью. Потому и прячут золото и серебро во тьме, среди непроходимых зарослей, какие еврейки взращивают в промежности.
Мы проверили, прелатус. У всех женские створки ничуть не обрезаны. Чепуху болтают, будто им их режут для плодовитости, лучшей детородной проходимости и осеменения. По правде сказать, чуть подпортили рукоятями кинжалов нескольких девственниц. Но не напрасно: у одной там треснуло, щелкнуло, кровь чуть пошла, а с ней и золотые кругляши.
— Ах мой Ихтис, иногда вы, легионеры, точно дикие варвары в покоренной стране!
— А я и есть грубый варвар, прелатус.
— Не наговаривай на себя напраслину, центурион, коли ты у меня в риторской школе учился, пусть и недолго. Продолжай докладывать.