Потому-то не менее душевно отец Аврелий Августин, не чинясь и не возражая, отнесся к старомодной хозяйской прихоти возлежать за обедом в тогах. Ничего не поделать, коли хозяин в доме есть патрон и государь для всех без изъятия клиентов и домочадцев, включая званых досточтимых гостей. Хотя, если припомнить, в последний раз в тогу он, ритор Аврелий, облачался лет двадцать пять тому назад, отправляясь испрашивать рекомендательное письмо у строгого ревнителя языческих обычаев римского сенатора Квинта Симмака. Искомую рекомендацию у сенатора-язычника он тогда получил и предстал профессором-магистром придворной риторской школы в Медиолане.
Теперь вот, исходя из подобного уважительного отношения к чисто человеческим правилам жизни, смиренно не отказался епископ Аврелий отведать предложенных ему изысканных мясных блюд. Пусть по монастырскому обыкновению скоромной пищи он избегает, довольствуясь овощами и фруктами, все-таки ему пришлось отдать кое-какую гастрономическую дань уважения белому мясу страуса, в натуральную величину запеченного и нафаршированного более мелкой дичью.
— …Телесная натура в качестве видимой твари Господней нам многое чего способна подсказать, мой преподобнейший Аврелий, — не прекращал забавлять многоуважаемого гостя мудрой застольной беседой Флакк, никуда не выходя из роли радушного амфитриона. — На меня глянуть — здесь и сейчас видно, — торгаш-пуниец из семитов, типичный сидонянин. Так как мал ростом, толст, волосом черен и кучеряв.
Ты же — смугл, сухощав, поджар и высок, волос прямой. С виду несомненный номад-пастырь из гетулов.
Вот и с посохом пастырским ты и на пиру не расстаешься. Жезлом железным пасет он стада свои. Истинный гетул никогда не оставляет оружие в небрежении, вдали от себя. Думаю, и учительская ферула была в этих жилистых руках не менее грозным орудием умственного труда в твою бытность грамматиком в Тагасте…
До сих пор застольная беседа гостя и хозяина велась в основном по-латыни с небольшими вкраплениями греческих слов. Например, если требовалось эдонэ без италийского придыхания растолковать как наслаждение у африканского компатриота-киренаика Аристиппа, а эвдемонию грека Эпикура привести к латинскому пониманию блаженства у римлянина Тита Лукреция Кара. Однако же насытившись, Флакк цельным образом перешел на хорошее аттическое наречие.
— Радуйся, Аврелий, и позволь познакомить тебя с моими ближними друзьями, вызвавшимися нам прислуживать за столом добровольно. Уверяю тебя, без малейшего принуждения с моей стороны, только лишь удовольствия ради услышать мудрость из первых уст отца и учителя Xристoвoй Церкви в Африке, прeславного епископа Августина Гиппонского.
Так вот, Полигистор Тавтал Магонион — мой библиотекарь, архивист, книжник-переписчик. Полукровный раб-пуниец из Утики, по матери беотийский грек. Когда-то учил меня латинской и греческой грамматике, скрытно от семьи — пунийскому языку и нашему древнему письму. По смерти отца отпущен мною на волю. Страстный собиратель старинных папирусных свитков и новейших пергаментных книг. Ради них частенько способен оторвать толстый зад от мягкого кабинетного ложа и трястись на повозке куда угодно в любую непогоду в самую далекую даль.
Среди моих дальних и ближних рабов и колонов — одновременно Аргус и Линкей. Издалека всех видит и молча сторожит.
Обычно не слишком разговорчив. Но если уж его исторически прорвет, только держись — смоет и утопит в бурном словесном потоке на множестве языков.
Упитанный пуниец солидно поклонился гостю, не нарушив прежнего молчания, и скромно отошел посторонь, уступив место сухопарому седому египтянину.
— Ну а этот старый живчик есть Апеллес Такем Магонион, бывший рудничный раб, ослиный погонщик. Мальчишкой разрисовывал и пачкал все, чего ему под руку подворачивалось — мелом, углем, чернилами, красками. Как-то раз испортил лист ценного папируса, злодейски похитив его у квестора, проводившего людскую перепись в Ферродике. Но был милосердно прощен, потому как изобразил моего отца с очень сильным живым подобием. Нынче мой главный помощник в натурфилософии и физиологии, бесподобный знаток руд и камней, неслабый лекарь-хирург и травник-врачеватель.
Имеет неодолимую склонность к сверхдальним странствиям, едва-едва переносит оседлую жизнь. Добирался аж до эфиопской земли Агисимбы, где начинаются южные болотные леса.