Но зато рассвета багряница,Оторопь сучья и дурачья,Сладость боя, свежесть пограничья —Нищая земля, еще ничья!
Все, что было, рухнет в одночасье.Новый свет ударит по глазам.Будет это счастье иль несчастье?Рай в аду, вот так бы я сказал.
И от этих праздников и боенВсе сильней душа моя болит,Как страна, в которую не встроенМеханизм ротации элит.
«Оставь меня с собой на пять минут…»
Оставь меня с собой на пять минут —Вот тут,Где шмель жужжит и старец рыбу удит,Где пруд и сквер,А не в какой-нибудь из адских сфер,Где прочих собеседников не будет.
Оставь меня с собой на пять минут.СойдутПотоки страхов, сетований, жалоб —И ты услышишь истинную речь.«Дать стечь» —Молоховец сказала б.
У Петрушевской, помню, есть рассказ —Как разО том, как одинокий паралитикВстречает всех угрюмым «мать-мать-мать»,И надо ждать,Покуда жалкий гнев его не вытек.
ПотомОн мог бы поделиться опытомЗажизненным, который в нем клокочет, —Минут пятнадцать надо переждать.Пусть пять.Но ждать никто не хочет.
…Сначала, как всегда, смятенье чувств.Я замечусь,Как брошенная в комнате левретка.Мне трудно вспомнить собственный язык.Отвык.Ты знаешь сам, как это стало редко.
Так первая пройдет. А на второйСлетится ройВоспоминаний стыдных и постылых.Пока они бессмысленно язвят,Придется ждать, чтоб тот же самый взглядРазмыл их.
На третьей я смирю слепую дрожь.Хорош.В проем окна войдет истома лета.Я медленно начну искать слова:Сперва —Все о себе. Но вытерпи и это.
И на четвертой я заговорюК царюНебесному, смотрящему с небес, но —Ему не надо моего нытья.Он больше знает о себе, чем я.Неинтересно.
И вот тогда, на пятой, наконец —Творец,Отчаявшись услышать то, что надо, —Получит то, зачем творил певца.С его лицаИсчезнут скука и досада.
Блаженный лепет летнего листа.ПростаПросодия – ни пыла, ни надрыва.О чем – сказать не в силах, видит Бог.Когда бы мог,Мне б и пяти минут не надо было.
На пять минут с собой меня оставь.Пусть явьРасступится – не вечно же довлеть ей.Побудь со мной. Мне будет что сказать.Дай пять!
Но ты опять соскучишься на третьей.
«Ведь прощаем мы этот Содом…»
Ведь прощаем мы этот СодомСловоблудья, раденья, разврата —Ибо знаем, какая потомЗа него наступила расплата.
Им Отчизна без нас воздает.Заигравшихся, нам ли карать их —Гимназистов, глотающих йодИ читающих «Пол и характер»,
Гимназисток, курсисток, мегер,Фам фаталь – воплощенье порока,Неразборчивый русский модернПополам с рококо и барокко.
Ведь прощаем же мы моветонВ их пророчествах глада и труса, —Ибо то, что случилось потом,Оказалось за рамками вкуса.
Ведь прощаем же мы КузминуИ его недалекому другуТу невинную, в общем, вину,Что сегодня бы стала в заслугу.
Бурно краток, избыточно щедр,Бедный век, ученик чародеяВызвал ад из удушливых недрИ глядит на него, холодея.
И гляжу неизвестно куда,Размышляя в готическом стиле —Какова ж это будет беда,За которую нас бы простили.
«Смерть не любит смертолюбов…»
Смерть не любит смертолюбов,Призывателей конца.Любит зодчих, лесорубов,Горца, ратника, бойца.
Глядь, иной из некрофилов,С виду сущее гнилье,Тянет век мафусаилов —Не докличется ее.
Жизнь не любит жизнелюбов,Ей претит умильный вой,Пухлость щек и блеск раструбовИх команды духовой.
Несмотря на всю науку,Пресмыкаясь на полу,Все губами ловят руку,Шлейф, каблук, подол, полу.
Вот и я виюсь во прахе,О подачке хлопоча:О кивке, ресничном взмахе,О платке с ее плеча.
Дай хоть цветик запоздалыйМне по милости своей —Не от щедрости, пожалуй,От брезгливости скорей.
Ах, цветочек мой прекрасный!Чуя смертную межу,В день тревожный, день ненастныйТы дрожишь – и я дрожу,
Как наследник нелюбимыйВ неприветливом домуУ хозяйки нелюдимой,Чуждой сердцу моему.
«Со временем я бы прижился и тут…»
Со временем я бы прижился и тут,Где гордые пальмы и вправду растут —Столпы поредевшей дружины, —Пятнают короткою тенью пески,Но тем и горды, что не столь высоки,Сколь пыльны, жестки и двужильны.