– Я люблю вашу дочь, – сухо сказал Адам.
– Понимаю.
Адам понизил голос до шепота.
– Она здесь?
Эндрю Уилдинг покачал, вернее, слегка нервно дернул головой.
– К сожалению, нет.
– Но вы ведь знаете, где она?
Вспышка беспокойства в его глазах.
– Нет, боюсь, что не знаю.
Наташа готовила себя к худшему. К тому, что Эндрю Уилдинг скажет им, что Бетани умерла. Но сейчас она не могла понять, радуется ли она услышанному или беспокоится.
Похоже, Уилдинг больше ничего не собирался говорить. Наташа заметила, как напрягся Адам, испытывая разочарование, которое она сама чувствовала.
– Мистер Уилдинг, можно узнать, почему вы сказали, что Адаму повезло, что Бетани дала ему свой адрес?
Он внимательно рассматривал чай в своей чашке.
– Я не хочу показаться любопытной, – продолжила Наташа, – но мы добирались до вас очень длинным путем. Я не имею в виду мили. Мы проработали истории жизни полдюжины поколений.
Уилдинг теребил кончик носа.
– Даже не знаю, с чего следует начать.
– С ее матери, – мягко предложила Наташа.
Эндрю Уилдинг повернулся к Адаму.
– Бетани никогда не забыла бы дневник. Он значил для нее очень много. Скорее всего, она хотела, чтобы он остался у вас. Это значит, она по-особенному к вам относилась. Поэтому я полагаю, что вы имеете право знать. – Он поднес руку ко рту, откашлялся. – Моя жена умерла, когда ей было тридцать три, сразу после четвертого дня рождения Бетани. Это было в июне. Мы взяли отпуск на несколько дней. Первый, после того... – он осекся, глаза его потускнели. – У Бетани была старшая сестра, Шарлотта... – и снова фраза повисла в воздухе. – Элейн и я часто ссорились, иногда по пустякам. Нам было трудно вместе, после случая с Шарлоттой. Так вот, Элейн сказала, что хочет пойти поплавать в реке. Бетани была на берегу, собирала цветы. Я это помню, потому что, когда я подбежал к воде, чтобы... помочь Элейн... я оглянулся и увидел, что Бетани стоит, в своем маленьком белом платьице, с букетом лютиков и ромашек в руках.
Наташа уловила в его голосе дрожание, зная, что он забыл о том, кому он это рассказывает, что он говорил просто в воздух. Он мысленно вернулся в тот день:
– Конечно, вызвали полицию. Они посадили меня в камеру, продержали некоторое время, кажется, месяц. Задавали очень много вопросов. Они спрашивали и спрашивали, пока я не решил, что сошел с ума. Они раскапывали каждую мелочь о Шарлотте, снова и снова. Что я им мог еще сказать? Моя дочь играла в теннис, а потом мы нашли ее лежащей в траве. Моя жена плавала, и я нашел ее в воде мертвой. Подозрительные обстоятельства. Да, конечно, они имели право меня подозревать. Слишком много случайностей для одной семьи. – Он глубоко вдохнул. – Но в конце концов меня выпустили. Просто так. И больше не беспокоили.
Теперь он говорил медленно, как будто пребывал в состоянии транса. У Наташи появилось ощущение, что до этого он никогда не изливал своих чувств, что сейчас, начав, он не мог остановиться.
– Иногда мне хотелось бы, чтобы они упрятали меня в тюрьму – подальше от этих занавесок и подозрительных взглядов. Их нельзя осуждать. Когда смерть, две смерти в одной семье происходят так неожиданно, так внезапно... Я не захотел уезжать из этого дома – слишком много светлых воспоминаний, смешанных с печалью. И люди постепенно забыли об этом. Но Бетани... она не забыла. Я всегда говорил ей только правду, ничего не скрывая. Иногда я ловил ее взгляды, и мне казалось, что она ненавидит меня. Или того хуже, боится. Я до сих пор, лежа в кровати, вижу происходящее ее глазами. Ее мать, лежащая на воде вниз лицом, и я, стоящий над ней, в ужасе кричащий и пытающийся вытащить ее из воды, тянущий к берегу, будто пытающийся с ней бороться. Как будто это я убил ее... – Его голос затих, потом зазвучал громко, с новой силой. – Конечно, было произведено вскрытие. Заключение – сердечная недостаточность. То же, что и у Шарлотты. И у брата Элейн, Джека, десять лет назад. Элейн не курила, пила немного. Шарлотта была в школьной команде по гимнастике. Их сердца не должны были подвести своих хозяек лет до восьмидесяти.
– Мне очень жаль. – Наташа встала, дотронулась до его руки. – Мистер Уилдинг, я думаю, что знаю, почему умерли ваша жена и дочь.
Он посмотрел на нее в изумлении, потряс головой, словно стараясь осознать услышанное.
– Как вы можете...
Она посмотрела на напряженное лицо Адама.
– Вы знаете Гарри Лейбурна?
Уилдинг кивнул.
– Немного. Я не совсем понимаю, каким образом, но мы с ним родственники. По линии Элейн. Мы с Бетани следили за его успехами по газетам, ходили на соревнования болеть за него, после окончания ждали, чтобы поприветствовать. И все в таком роде.
– Вы знаете, что он умер?
Пауза.
– Да.
– Думаю, что у него было наследственное заболевание сердца. Эта болезнь передавалась по линии Элейн. – Она старалась не глядеть ему в лицо, чтобы не отвлекаться. – Есть меры предосторожности, которые необходимо предпринимать для того, чтобы заболевание не привело к трагическому финалу. Важно как можно раньше выявить симптомы... – Она рассказала немного из того, о чем ей поведал Уилл, добавив детали, извлеченные не совсем законным путем из базы данных Центра.
Отец Бетани, наконец, отвел глаза в сторону. Она хотела, чтобы он что-нибудь сказал, и не решалась снова посмотреть на Адама.
– Мистер Уилдинг, надеюсь, вы не считаете, что я поступила неправильно, рассказав вам обо всем этом, но...
– Поступили неправильно? – Он схватил обеими руками ее руку. – Безусловно, вы не сделали ничего неправильного! Если то, что вы рассказали, правда, то для меня это величайшее облегчение! Я даже не могу выразить... Это значит, что Бетани и я... – Его голос сел, он выпустил ее руку, чтобы достать носовой платок. Он высморкался, промокнул глаза. – Хуже не бывает, если не знаешь, почему, не имеешь возможности что-либо предпринять... Я думаю, что-то, что произошло с ее братом, всегда было в голове Элейн. Она боялась иметь детей. Однажды она сказала мне, что никогда не знаешь, какую наследственность передаешь им... И Бетани тоже жила с этим страхом... Страх и гнев. Она страшно боялась, что это может с ней случиться. Она приходила в ужас от мысли, что ее отец мог быть убийцей. Нет, она не обмолвилась об этом ни словом, но я читал это в ее глазах. – Он снова вытер глаза платком.
– Вы когда-нибудь показывали Бетани врачам? – голос Адама был сиплым, словно он несколько недель не разговаривал.
Эндрю Уилдинг откашлялся.
– Она с детства была хрупкой малышкой, постоянно простужалась и жаловалась на боли в груди. Пару раз падала в обморок, когда бежала на автобус, после занятий аэробикой. Один раз это случилось, когда она была маленькой, когда у нее брали кровь для чего-то там... Тогда я над этим не задумывался. Потом я связывал ее плохое самочувствие с напряжением во время экзаменов, недостаточным питанием. У Бетани были темные круги под глазами – признак больного сердца. Хотя у Элейн и Шарлотты никогда... – Он обхватил голову руками. Потом, казалось, пришел в себя, положил кусочек сахара в чай, медленно перемешал. – Бетани пару раз делала электрокардиограммы и ангиограммы, но результаты были нормальными. Он посмотрел прямо на Наташу.
– Это я надоумил ее разузнать побольше о своих предках. Я надеялся, что если она увидит, что они дожили до старости, то перестанет нервничать. Именно об этом я подумал, когда вы позвонили, поэтому я даже не удивился.
– Я действительно встречалась с ней, – сказала Наташа. – Но она не просила меня исследовать историю семьи.
Он коротко кивнул.
– Струсила, я полагаю. Я надеялся, что, узнав больше о своей семье, она поймет, что случилось с матерью, – объяснил Эндрю Уилдинг. – Хуже всего, что Бетани обвиняла Элейн в том, что она оставила нас, все время говорила: «Мама поступила слишком эгоистично». – Он опустил в чашку еще один кусок сахара, снова начал помешивать. – Я пытался убедить ее в том, что получить шанс прожить жизнь, пусть даже короткую, намного лучше, чем не родиться вообще. Я говорил ей то, что обычно говорят людям, страдающим от тяжелой утраты. Лучше любить и потерять, чем не любить никогда. Однако вся проблема в том, что я сам до конца не уверен, что это правда. Я говорил ей, что если бы я знал все то, что знаю сейчас, еще до женитьбы, то все равно женился бы на ее матери и повторил прожитый путь. Но она мне не верила. Иногда, да простит меня Господь, и я сам себе не верил. Мне пришлось сменить работу, заняться чем-то более практичным, с более упорядоченным графиком. Я сменил театр на офис, стал клерком. Мне казалось, что моя жизнь кончилась. Я думал только о Бетани. Она – все, для чего я жил. Но для ребенка такая любовь – очень большой груз, как и для любого человека. Ведь дети намного чувствительнее, чем мы привыкли о них думать. Я старался скрыть от нее свои чувства, но она видела, как я боролся с самим собой, и поклялась никогда никому не причинять подобную боль и никогда никому не позволить влюбиться в нее. Она следовала своей клятве с твердостью, которой нельзя не восхищаться. Он повернулся к Адаму.