— Да, замок посетило еще одно горе, — сказала старая мать, обращая свой взор к небу. — Недаром говорят, что беда не приходит одна. Сначала старый Вит умер, потом графиня Анна, следом граф, а теперь вот молодая графиня, последняя. И все наследство достанется теперешней графине. Она получит все: замок, власть, а также и тот миллион, который графиня Анна и граф завещали молодой графине… Ох, София, уже полночь, пошли-ка спать. Конечно, после всего случившегося трудно будет заснуть, но отдых все-таки требуется…
С этими словами старая женщина направилась в смежную комнату, служившую спальней. София последовала за ней, оставив в углу прялку, за которой она проводила целые дни. В домике воцарилась тишина.
Старушка-мать собиралась уже лечь, как вдруг из комнаты Губерта, которая находилась рядом, донесся странный звук, напоминающий щелчок взводимого курка. Сердце матери, как известно, вещун: оно тотчас подсказало, что сыну угрожает смертельная опасность.
Мать соскочила с постели — может быть, она еще успеет предотвратить несчастье.
Не зажигая свечи, не сказавши ни слова Софии, бросилась она в комнату Губерта, сильно толкнула дверь, и глазам ее представилось ужасное зрелище.
Освещенный луной Губерт стоял у самого окна с пистолетом в руке. Он собирался спустить курок: он хотел застрелиться. Страшное предчувствие не обмануло старую женщину. При этом зрелище она едва не лишилась чувств: еще секунда, и выстрел размозжил бы голову ее сына.
— София, на помощь! — закричала мать срывающимся от волнения голосом и, собрав все силы, бросилась к сыну и вырвала у него пистолет. Раздался выстрел, но пуля разбила только небольшое зеркало, висевшее на стене у окна.
— Побойся Бога, Губерт, что ты делаешь? — с рыданиями выкрикнула старушка. — Пожалей нас с Софией! Подумай о моей старости! Подумай о своей несчастной сестре!
В первое мгновение Губерт готов был вспылить, но слезы престарелой матери, по-видимому, тронули его. Кроме того, в дверях показалась София, которую привлек грохот выстрела. Бедняжка ничего не могла разглядеть и в отчаянии звала то мать, то брата.
— Сын мой, милый мой сын! — запричитала, вся в слезах, старая женщина, заключая Губерта в материнские объятия. — Что же ты хотел с собой сделать? Господь надоумил меня появиться вовремя. Господь помог мне предотвратить несчастье. Да будет благословенно Его святое имя!
— Оставь меня, мама, — торопливо и угрюмо ответил Губерт, — прошу тебя, оставь меня одного.
— Ты все еще хочешь совершить это страшное несчастье? — со слезами на глазах спрашивала мать. — Неужели мне суждено видеть моего сына, павшего от собственной руки? Дай мне сперва самой закрыть глаза, чтобы не дожить до такой беды.
— Сжалься, Губерт! — умоляла София, заламывая руки.
— Что вы ко мне пристали, ведь ничего не было! — сказал Губерт, отстраняя мать и сестру. — Чего вы тут плачете и кричите? Я не могу этого слышать!
— Сын мой, я не переживу такого несчастья, это разобьет мое старое сердце.
— Пожалей хоть нашу бедную мать! — запальчиво выкрикивала София. — Неужели ты хочешь, чтобы горе и нужда разом посетили наш дом?
— Памятью твоего отца заклинаю: не смей накладывать на себя руки, не совершай этого страшного греха, — произнесла старая мать, немного успокоившись, но таким угрожающим тоном, что Губерт слегка отпрянул, пораженный. — Отец твой до конца жизни свято верил в нашего Спасителя и с верой этой отошел в вечность — не срами его честного имени.
— Хорошо, матушка, довольно.
— Обещай, чтобы я была спокойна, что ты меня, старуху, которая стоит уже одной ногой в могиле, не сделаешь матерью самоубийцы, — продолжала вдова лесника, голос ее звучал гневно и укоризненно. — Приди в себя и молись, чтобы Господь отогнал от тебя дьявольское искушение и простил тебе твои грешные помыслы. И я тоже буду молиться…
— Ступайте, ложитесь спать, — сказал Губерт. — Ничего подобного больше не повторится. Обещаю.
— Дай мне руку и поклянись, тогда я поверю. Не увлекайся, не поддавайся искушению, это злой дух смущает тебя. Отгони от себя дурные мысли, сын мой. Нет такой темной, беспросветной ночи, за которой не последовало бы утро.
Губерт протянул матери руку и твердым голосом поклялся, что не покончит с собой.
Мать удовлетворенно кивнула.
— Ты как мужчина дал мне свою руку и поклялся, теперь я могу быть спокойна: ты не нарушишь слова, данного матери. Я все знаю, сын мой. Понимаю, что тебя печалит гибель молодой графини. Это и мне причиняет горе. Но кто же избавлен от подобного испытания? И мне не хотелось жить, когда я видела вашего отца умирающим, приняла его последний вздох и предала земле. Горе мое было велико, но я не могла отчаиваться…
— Хорошо, матушка, этого никогда более не случится, — отвечал Губерт, все еще угрюмый, сам на себя непохожий. — Не бойся, я обещал и сдержу слово.
Старушка и София вернулись в свою комнату. С очень тяжелым чувством отходили они ко сну.
Мать молилась о душевном спокойствии сына, который, несмотря на поздний час, долго еще расхаживал в своей комнате. Проницательным материнским сердцем предугадывала она грядущие несчастья сына и желала себе смерти, чтобы не быть свидетелем их. И тут же называла подобное желание грехом и просила Господа простить ее и заодно вразумить сына…
Мария Рихтер тоже провела ночь без сна, в слезах и отчаянии.
Что же касается остальных обитателей замка, то они, казалось, отнюдь не могли пожаловаться на бессонницу. Во всяком случае, свет очень скоро погас как в спальне графини, так и в комнатах господина управляющего.
В начале седьмого фон Митнахт велел кучеру заложить карету, потому что утро выдалось пасмурным и дождливым. Перед отъездом он поручил горничной разбудить графиню, как та и приказывала.
Графиня уже встала, когда горничная вошла к ней: должно быть, горе ее по случаю утраты дорогой падчерицы было столь велико, что она и вовсе не засыпала. Графиня выглядела так, словно глубокая печаль терзала ее душу и влекла к тому месту, где было совершено убийство, в возможность которого она просто-таки не могла поверить.