Прежде всего он решил еще раз допросить Губерта и вскоре после ухода Гильдебранда поручил Ленцу опять привести к нему лесничего.
Губерт был дома. Сначала он отказался идти наверх, но Ленц сумел уговорить его, так что он в конце концов хоть и неохотно, но все-таки поднялся в приемную следователя.
Старый и опытный секретарь Ленц был теперь убежден в виновности Губерта и потому при повторном допросе записывал очень подробно, стараясь не упустить ни слова из речей подозреваемого.
— Хорошо ли вы помните те показания, которые дали вчера? — спросил Бруно лесничего.
— Конечно, — сказал Губерт. — Я от своих слов никогда не отказываюсь.
— Следовательно, вы настаиваете на вчерашних показаниях?
Страшен был в эту минуту вид Губерта: мертвенно-бледное лицо его представляло резкий контраст с рыжей бородой, запавшие глаза горели лихорадочным блеском, и взгляд их, обращенный на Бруно, был пугающе мрачен.
— Да, настаиваю. С чего бы мне отказываться от собственных слов?
— Подумайте еще раз: соответствовало ли действительности все то, что вы говорили вчера? — увещевал его Бруно.
— Тут и думать нечего, все было так, как я сказал.
— А помните ли вы слова молодой графини: «Я не хочу, чтобы вы меня провожали, я пойду одна»? — сказал Бруно, повышая голос и пристально глядя на лесничего.
Слова эти произвели на Губерта странное впечатление. Он уставился на Бруно, как бы не веря своим ушам.
— А эти слова вам знакомы? «Я хотел только рассказать вам, что привело меня сюда», — продолжал Бруно. — И что же вам ответили? «Я не хочу ничего более слышать, ступайте домой».
— Кто вам об этом рассказал? — спросил лесничий глухим голосом.
— «Тогда произойдет несчастье» — вот ваши последние слова.
— Вы даже это знаете? — спросил Губерт как бы в оцепенении.
— Что вы ими хотели сказать? — продолжал Бруно. — Что они означали?
При этом вопросе к Губерту вернулось его прежнее мрачное настроение.
— Что означали? — переспросил он. — То и означали, что случилось несчастье. Но я вовсе не имел в виду несчастье у обрыва.
— Почему же вы скрылись с того места, где были найдены вещи молодой графини?
— Чтобы лишить себя жизни.
— Вы хотели покончить с собой? — удивленно спросил Бруно. — Почему?
— Потому что не хотел больше жить, после того как молодая графиня умерла.
— Разве смерть молодой графини могла послужить для вас поводом к тому, чтобы лишить себя жизни?
— Могла, не могла — кому какое дело? — грубо ответил Губерт.
— Или вы боялись, быть может, что на вас падет подозрение, и, чтобы избавиться сразу от всех неприятностей, решили покончить с собой?
— Подозрение? На меня? — удивленно спросил Губерт, словно бы озаренный внезапной догадкой. Теперь он понял, с какой целью задавал ему вопросы следователь и что при этом имел в виду.
— Согласитесь сами, — продолжал тем временем Бруно, — что довольно странно слышать от вас о желании лишить себя жизни. Какие причины могли побудить вас к этому? Вы вполне обеспечены, имеете хорошее место, не знаете нужды, здоровы — чего еще может желать человек для нормальной жизни?
— Да уж. Сыт-то я бывал всегда, что правда, то правда, — отвечал Губерт, — но этого ведь недостаточно. У человека кроме желудка есть еще сердце и голова. Не у одних вас, и у меня тоже. В этом мы похожи. А коли есть голова и сердце, есть и мысли, и тоже не у одних вас, но и у меня. А теперь у нас обоих ничего не осталось в жизни, — добавил Губерт, и в голосе его зазвучала острая боль. — Теперь все кончено. Она умерла.
Бруно вопросительно взглянул на лесничего: тот, судя по всему, был сам не свой, путался в мыслях и словах, — в общем, выглядел просто помешанным. И асессор счел за благо отпустить его.
— Странный человек, — пробормотал Бруно, когда Губерт ушел. — И как сильно переменился, прямо-таки невозможно узнать. Теперь, пожалуй, не остается сомнений, что он и есть преступник.
VII. ПРИЗРАК СТАРОГО ВИТА
Там, где море омывало крутые береговые утесы, где ропот волн не смолкал ни на минуту, — там природа создала укромный, неприступный уголок, оберегаемый морем и скалами.
Казалось, со времен сотворения мира здесь не ступала нога человека, и это дикое место, это нагромождение каменных глыб, где даже в тихую погоду шумел прибой, сохранилось в неприкосновенном, первозданном виде.
Но что это шевелится в вечернем полумраке у подножия отвесных скал? Что это, почти такое же белое, как и окружающие меловые утесы, движется у самой воды, пробираясь между огромными глыбами? Человек ли это? Неужели природа так и не достигла своей цели, и некий смельчак, вопреки всем неприступным преградам, все-таки проник сюда? А как же слухи, что никто не может попасть в это место, не поплатившись жизнью? Не более чем легенда — порождение народного суеверия?
Но это, действительно, человек. Он двигается. Руки его до локтей опущены в воду, попавшую в расщелины во время бури. Он вылавливает из этих запруд рыбу и кладет в мешок, который лежит рядом, наполовину в воде.
Место это как раз находилось у подножия скал, на которых время от времени появлялся призрак старого Вита.
Сначала рыбаки, видя, что он кивает им, пробовали добраться до скалы, где он стоял, но каждый раз терпели неудачу и в конце концов вынуждены были отказаться от такого намерения. К тому же стоило им приблизиться к утесу, как призрак старого Вита исчезал, словно не желал завлекать их в это опасное нагромождение каменных глыб. А кивки его, по всей вероятности, были только приветствием, но вовсе не знаком того, что он нуждается в помощи.
Фигуру, которую мы только что описали, с трудом можно было назвать человеком. Длинные седые волосы, прядями спускавшиеся на плечи, издали в сумраке можно было принять за волнующийся под ветром ковыль. Длинная белая борода скрывала черты лица. Одежда настолько вылиняла от солнца, соленых морских брызг и вытерлась от постоянного соприкосновения с меловыми скалами, что невозможно было определить ее первозданный цвет. Закатанные штаны обнажали ноги до самых колен.
Взошла луна и бледным призрачным светом озарила живописную бухту между утесами, белые скалы с черными провалами расщелин, утихшую гладь моря и странное существо, которое занималось своеобразной рыбной ловлей.
Но вот лунный свет упал прямо на него.