— Не только знаком, но и прихожусь дальним родственником графскому Варбургскому дому.
— Вот как? Это со стороны нынешней графини?
— Нет, господин доктор, я был в родстве с покойной графиней.
— Значит, не с фрейлейн Камиллой фон Франкен… — как бы про себя заметил вполголоса Гаген. — Потому-то вы и в трауре. Теперь я понимаю. А скажите, — произнес он после некоторого молчания, — графиня Варбург сама управляет своим имением?
— Нет, у нее есть управляющий, который занимал эту должность еще при жизни графа.
— И вы знаете имя управляющего?
— Да, его зовут фон Митнахт.
Непроницаемое, бесстрастное лицо доктора передернула легкая судорога.
— Так-так. Значит, фон Митнахт, — повторил он. — Странное имя, необычное. Его трудно забыть… Покойный граф Варбург был, конечно, очень богат?
— Пожалуй что так, — согласился Бруно. — Он завещал теперешней графине замок и все имение, а дочери — миллион.
— Вот как! Целый миллион? — Гаген покачал головой. — Весьма порядочная сумма.
— Вы только что назвали девичью фамилию графини, господин доктор. Вы знали ее раньше?
— Странный случай! — усмехнулся Гаген. — Только недавно, перед самым моим переездом сюда, в город, я совершенно случайно узнал это имя. Мне в руки попала старая газета, и я прочел там объявление о бракосочетании графа Варбурга с фрейлейн Камиллой фон Франкен.
— Газете этой, должно быть, верных два года. Именно тогда состоялась свадьба покойного графа, — сказал Бруно.
— Потому-то я и назвал это случайностью.
— И вы так хорошо запомнили имя?
— Да, представьте себе, — все с той же усмешкой отвечал Гаген. — Наверное, потому, что я собираюсь поселиться здесь. Кроме того, я обладаю в некотором роде замечательной памятью.
Вскоре после этого разговора оба путника расстались: карета подъехала к развилке дорог. Одна из них вела к замку, другая спускалась вниз, в деревню. Доктору пришлось выйти из экипажа и дальше идти пешком. Он еще раз любезно поблагодарил Бруно за то, что тот подвез его. Асессор дружески пожал протянутую ему руку — новый врач-иностранец очень понравился ему. Карета, покачиваясь из стороны в сторону, двинулась дальше, и Бруно молча продолжил свой путь.
Через полчаса карета остановилась у домика лесничего. Бруно, в сопровождении обоих полицейских, вошел в дом. Карета же двинулась к конюшням — дожидаться там асессора, которому предстояло сегодня же вернуться в город.
Едва Бруно успел войти в комнатку наверху, где он выслушивал показания свидетелей, как в дверь тихо и торопливо постучали, и на пороге показалась старушка, вся в слезах.
— Вы хотите увезти его?! О, Боже! — рыдала старушка. — Неужели его арестуют? Мне не пережить такого горя! Проявите сострадание хотя бы к бедной старой матери.
— Успокойтесь, пожалуйста, и выслушайте меня, — обратился растроганный Бруно к вдове лесника, которая в отчаянии заламывала руки. — Бедная женщина, я глубоко сочувствую вашему горю. Вижу, как вы страдаете, и могу себе представить, что происходит в вашем материнском сердце. Относительно вашего сына ничего еще не решено. Приказано только арестовать его, чтобы верней провести следствие.
— Раз уж он арестован, вы его не выпустите, это конец! — рыдала старушка, а появившаяся в дверях София бросилась перед Бруно на колени, умоляюще протягивая к нему руки.
Бруно был глубоко потрясен этой сценой, но ничто не могло помешать ему выполнить свой служебный долг.
— Встаньте, прошу вас, — ласково обратился он к Софии и подал ей руку, чтобы помочь подняться. — Если брат ваш окажется невиновен, я первый вступлюсь за него. А пока что на нем и только на нем лежит подозрение в совершении этого злодейского убийства.
— О чем вы говорите? — рыдала старая женщина. — Как он мог убить молодую графиню, когда он так сильно любил ее. Да, любил, я это знаю, и в этом его несчастье.
Бруно удивленно посмотрел на мать Губерта.
— Что вы сказали? — спросил он. — Ваш сын любил молодую графиню?
— Теперь незачем скрывать, — продолжала старушка, всхлипывая. — Мы с Софией убедились, что он любил ее.
Бруно опешил: показания Губерта приобретали теперь совсем иной смысл.
— Почему вы так думаете? — строго спросил он.
Вдова старого лесничего подала ему фотографическую карточку, которую принесла с собой и все это время держала в руках.
Бруно взял карточку. Это был портрет Лили. Но как попал он к Губерту?
— Мы нашли портрет внизу, в комнате сына, — пояснила старушка, немного успокаиваясь. — Он так любил ее, что в ту ночь, когда погибла молодая графиня, сам хотел лишить себя жизни. Хорошо, что я подоспела вовремя и успела вырвать у него пистолет. Пуля ударила в зеркало… Теперь вы все знаете.
Этот новый оборот дела произвел действие, совершенно противоположное тому, на которое рассчитывала старушка. Материнское сердце надеялось, что любовь Губерта к Лили послужит доказательством его невиновности. Бруно же думал совсем наоборот. Теперь он находил еще более вероятным, что именно Губерт был убийцей — признание старушки лишний раз подтверждало это: убийство на почве ревности.
Итак, Губерт любил Лили. Он знал о свидании. Наверняка подслушал их разговор и подкараулил девушку, когда она возвращалась домой. Странные слова, которые слышал пастух Гильдебранд, становились теперь вполне понятными. Так, значит, ревность побудила Губерта к отчаянному, ужасному поступку. Совершив его, он едва ли не в беспамятстве слонялся по окрестностям, пока наконец не оказался у себя дома, где, мучимый раскаянием, и совершил попытку самоубийства.
— Сжальтесь! Освободите его! — умоляла старушка. — Он и так глубоко несчастлив. Можно ли осуждать его за то, что он осмелился поднять на нее глаза? Только в этом и заключается его вина. Разве мог бы он, любя, решиться на такое страшное преступление? Теперь вы и сами должны понимать, что он невиновен.
— Успокойтесь, бедная женщина. Вы — мать, и это делает понятной вашу скорбь. Но я не могу отменить решение прокурора по вашему сыну. К сожалению, то, что вы считаете доказательством его невиновности, еще более усугубляет лежащее на нем подозрение…
— Господи, Боже мой! Неужели ты совсем покинул меня? — в невыразимом отчаянии твердила старушка. — Клянусь вам, Губерт невиновен.
— Я вынужден исполнить свой долг и отвезти его в город, — ответил Бруно. — Мне искренне жаль вас и вашу дочь, но тут я ничего не могу поделать. Если ваш сын невиновен, это обнаружится на следствии.
— Неужели нет никакого спасения? — бормотала старушка, закрыв руками мокрое от слез лицо.