— В замок? — переспросил Гаген.
— Сообщить графине, что преступник найден и…
— …Или подозреваемый в преступлении, — возразил Гаген.
— …и что я арестовал его. Графиня — хозяйка этих земель, и я считаю своим долгом сообщить ей об этом.
Доктор Гаген понимающе кивнул и в то же время пристально наблюдал за выражением лица асессора: на нем была написана твердая решимость и строгая, почти мрачная важность. Видно было, что визит к графине, решиться на который после всего случившегося стоило Бруно немалого труда, имел еще и другую, более значительную цель, нежели та, которую он назвал доктору.
Оба собеседника вышли из комнаты и стали спускаться по лестнице.
Тем временем внизу, в передней, разыгралась трогательная сцена.
Усилием воли Губерт подавил в себе волнение и с замечательным хладнокровием отдал себя в руки чиновников, прибывших вместе с Бруно арестовать его. Туда же пришли старуха-мать и полуслепая сестра, чтобы проститься с ним и последний раз взглянуть на своего кормильца.
Старушка, рыдая, припала к его груди. Худые, иссохшие руки ее обхватили сына, стараясь удержать, защитить.
Даже Губерт расчувствовался. Мрачное, дерзкое выражение его лица сменилось на печальное и задумчивое. С затаенной нежностью и любовью пытался он утешить свою старую мать.
— Полно, матушка, полно, — говорил он дрожащим от волнения голосом. — Успокойся, я вернусь. Правда все равно всплывет наружу. Участь моя зависит не от одного человека. Пусть будет произведено следствие по всем правилам. Поэтому я сам просил, чтобы меня увезли в город.
— Ты не вернешься оттуда, — твердила старушка прерывающимся от рыданий голосом. — Я больше не увижу тебя…
— Я невиновен, матушка. Успокойтесь ради Бога, невиновность моя скоро подтвердится, и меня отпустят, — уговаривал Губерт ее и свою несчастную сестру.
В эту минуту в переднюю вошли Бруно с доктором.
Не желая показывать перед ними свою слабость, Губерт быстро вырвался из объятий матери и сестры и, сопровождаемый одним из полицейских, проворно забрался в карету. Другой чиновник сел рядом с кучером на козлы.
Заняли свои места и Бруно с Гагеном. Доктор оказался напротив арестованного.
Лошади тронулись, и раздались душераздирающие вопли матери и сестры, которые, лишившись, может быть, навсегда самого дорогого им человека и кормильца, в отчаянии заламывали руки.
— Господи, неужели мне суждено быть матерью убийцы? — вскричала несчастная старушка, и слова эти произвели на всех сидящих в карете тягостное впечатление. — Нет, нет, он невиновен. Да поможет Господь ему и нам!
IX. БРУНО И ГРАФИНЯ
В то время как в домике лесничего происходила вышеописанная сцена, Мария Рихтер явилась в покои графини и велела служанке доложить о ней.
Когда Мария вошла, графиня сидела за письменным столом в своем кабинете.
Графиня Камилла была вся в черном. Глубокий траур очень шел ей, подчеркивая замечательную матовую белизну кожи и чудесный блеск глубоких черных глаз. Она была необыкновенно хороша в этом наряде.
Мария тоже была в трауре.
При ее появлении графиня любезно встала и приветливо поздоровалась с молодой девушкой.
— Что тебе нужно, дитя мое? — ласково обратилась она к Марии. — Ты такая бледная, расстроенная, удрученная горем — я хорошо понимаю твое состояние. Мне самой неведом покой после этого ужасного происшествия, которое нанесло всем нам такой страшный и неожиданный удар.
— Графиня, я пришла просить у вас позволения покинуть замок, — произнесла Мария, невольно потупив глаза при виде ослепительной красоты графини.
Впрочем, может быть, что-то другое заставило ее опустить глаза?
Марии трудно было вынести острый взгляд жгучих глаз графини. Она испытывала при ней невольный страх. Какой-то инстинкт повелевал ей остерегаться этой женщины с пронзительным взглядом и бледным, как мрамор, неподвижным лицом.
— Ты хочешь уехать, дитя мое? — спросила Камилла.
— Вы знаете, графиня, что я давно уже собиралась это сделать, давно решила не злоупотреблять более вашей добротой. Я многому научилась и теперь могу сама зарабатывать себе на кусок хлеба.
— Ты, кажется, собиралась тогда поступить в какой-нибудь приличный дом гувернанткой?
— То же самое я собираюсь сделать и теперь, графиня.
— Обдумай хорошенько свое намерение, дитя мое. Должна тебе сознаться, что оно мне не очень-то нравится. Мне кажется не совсем приличным отпускать молочную сестру Лили в чужой дом трудиться ради куска хлеба.
— Зарабатывать себе на хлеб честным трудом нисколько не стыдно, графиня.
— Пожалуй, ты права, дитя мое, но что скажут люди? О, ты еще не знаешь, как окружающие в большинстве случаев смотрят на эти вещи. Чего доброго, они обвинят меня, скажут, что я прогнала тебя.
— Я все обдумала, графиня. Я уеду так далеко, что подобное предположение никому даже в голову не придет… Есть еще одна причина, по которой я хотела бы уехать как можно дальше. То счастливое, невыразимо прекрасное время, что я провела здесь, в этом доме, осталось позади, оно прошло и более никогда уже не вернется. Ведь нет в живых той, которую я любила как родную сестру и которая отвечала мне тем же, — прерывающимся от волнения голосом произнесла Мария. Слезы душили ее, она с трудом сдерживала рыдания. — Не хочу, чтобы что-то напоминало о прошлом. Мне нужны новые края, новые люди, тогда и я смогу начать новую жизнь, похоронив прежнюю.
— Куда же ты намереваешься поехать, дитя мое?
— В Америку, графиня. Меня ничто здесь больше не удерживает. Я сирота, у меня теперь не осталось никого. В целом свете нет человека, которому я была бы дорога, кого интересовала бы моя участь. Я всем чужая. Поэтому расставание не будет для меня тяжелым.
— Даже со мной? — спросила Камилла.
— Я многим вам обязана, графиня, я глубоко ценю вашу доброту и от души благодарю вас за то, что вы столько времени терпели меня в замке, — отвечала Мария.
По натуре своей нежная и любящая, она, несмотря на то что в минуту прощания забывается все плохое, не чувствовала ни малейшей симпатии к графине. Нет, ей не жалко было расставаться с графиней, как бы та ни старалась казаться ласковой и заботливой. Она не могла найти ни одного доброго слова для этой холодной, бессердечной женщины, которая даже сейчас разговаривала с ней таким ледяным тоном, что у бедной девушки мороз пробегал по коже.