— Сколько дали?
Сержант посмотрел на пачку денег, зажатую в руке, пересчитал и сразу же поделил.
— Нехило, — кисло сказал водитель.
— Премия за брак в работе. Умеют подкатиться, психологи холерные. Но вот ей-богу, лучше бы мне остаться честным человеком.
— А еще лучше остаться в живых. Спрячь капусту, засранец, деньги никогда не бывают лишними. Такая уж жизнь у нас теперь. Не ты кодекс писал. Коммуняки поганые. Раньше сами правили, а теперь своих детей в кресла посадили. Ублюдки, мать их...
Упрек в высоком стиле, ничего не скажешь. Капрал послушался и спрятал деньги, только челюсти сжал. Все в нем так и кипело.
Машин на шоссе стало больше, но все соблюдали правила от и до. Какое-то время делать было нечего. Трое полицейских прекрасно знали: фары на шоссе мигают вовсю, и, значит, потенциальные клиенты предупреждены об их присутствии. Но не все же вкалывать. Порой и отдохнуть не помешает.
— Слышь, Бобик, а с чего это тебя так прозвали? — с любопытством спросил водитель. — Как-то ты на бобика не похож. Что за дела?
— А ну их всех, — смущенно пробормотал капрал. Злость у него вроде бы начала проходить. — Это все из-за моей мамы...
— Как тебя по правде-то зовут? А то только и слышу: Бобик да Бобик.
— Роберт.
— Его матушка трудилась у нас в бухгалтерии, — встрял сержант. — А он к ней иногда заходил на работу. Ну она и называла его всякими ласковыми именами. Из Роберта что можно выкроить? Боб, Бобик, Боба. Бобик как-то прижился. Вслед за матерью все его стали так величать. А когда он пришел к нам после школы работать, кто-то сразу же крикнул: «Привет, Бобик!» И все — считай, намертво. Оно, может, и к лучшему. Кто, говорите, вам нужен? Подпоручик Бобик? А не пошли бы вы!
— Так ты подпоручиком был?
— А ты как думал? Он, может, потому к нам и перешел. На дно залечь, чтоб криминальный элемент его слегка подзабыл...
— Чтоб полиция пряталась от бандюков, это уж верх всего! — мрачно вздохнул водитель.
Разжалованному в капралы Роберту Гурскому было всего двадцать четыре года, но он уже успел получить аттестат зрелости, закончить полицейскую школу, прослужить почти два года, столько же отучиться на заочном юридическом и нацепить погоны подпоручика. Работал он в отделе экономических преступлений, а разжаловали его за упрямство. Уж очень Гурскому хотелось посадить шайку высокопоставленных аферистов. Ну не понравились ему банковские махинации, когда кредиты предоставлялись разным сомнительным личностям, и безо всякого обеспечения. По обязательствам сомнительные личности не платили, и выдоить из них потом хоть ломаный грош не представлялось возможным. Что взять с бедняков. С лощеных высокомерных бедняков. Младшего комиссара Гурского зацепило за живое. Улики он собрал, свидетелей прокуратуре представил, да еще наскандалил, когда после приятной часовой беседы с прокурором получатели кредитов прогулочным шагом проследовали к выходу, так и цветя улыбками. Разве так можно? Сдерживаться надо, правдолюбец. Ну ничего, жизнь научит.
В глубине души Гурский остался таким, как был, только решил действовать поосторожнее. Не дурак же он, в конце-то концов. Он с самого начала прекрасно понимал, что в стране разгул преступности. Только масштабы разгула повергли его в полное обалдение. Страсти взяли верх над разумом. Пелена с глаз спала окончательно, только когда он оказался на шоссе с жезлом в руке.
Русская автомобильная мафия стала последней каплей. Гурский смог переломить себя и как-то осмыслить происходящее.
«Насилие да истребит насилие» — так и вертелись у него в голове слова великого польского поэта. Мицкевича он зубрил в школе. «Индивидуальный террор не приносит желаемых результатов» — вот с этим утверждением он был не согласен с самого начала. Историю он изучал всерьез, предпочитал насилие и верил великому поэту.
Его школьный приятель Дудусь поступил на исторический и теперь высказывался почти в том же духе. Они до сих пор встречались, хоть и нечасто, и их встречи непременно перетекали в жаркое обсуждение исторических событий, причем оба сходились на том, что некоторых личностей, государственных деятелей, вождей, королей и даже — о ужас! — иерархов церкви совсем неплохо было бы удавить в колыбели.
Наибольшие споры вызывала у них фигура Марии-Антуанетты. Дудусь утверждал, что Великая французская революция разразилась бы и без нее, а Бобик настаивал, что ничего подобного. В спорах Дудусь шлифовал свое искусство полемиста, а Бобик все больше утверждался во мнении, что историю вершат личности.
У него на глазах исчезла преступная группировка из Пруткова, и только потому, что убрали двух ключевых людей. Правда, место прушковских сразу заняли воломинские. А Роберту оставалось только мечтать, чтобы кто-нибудь из них хоть скорость превысил. Уж здесь-то он был готов на все.