В тот вечер она впервые дождалась в молельне конца службы и медленно пошла домой, зная, что Уолтер будет возвращаться той же дорогой; и вот он догнал ее, держа в руке Библию в марокене, в которой почти каждая строка была подчеркнута красными и черными чернилами.
— Как, это вы? — сказал он, взяв в свою ее холодную от пота руку.
— Да, это я, — ответила она жестким церемонным тоном.
— Вы хотите сказать, что были на встрече?
— Да.
— Как, где были мои глаза? Я вас не заметил.
— Маловероятно, что вы хотели меня заметить, мистер Теегер.
— О, прекратите! За кого вы меня принимаете? Я только рад! И я вот что скажу вам, мисс Рейчел, я скажу вам то, что Господь Иисус сказал одному молодому человеку: «Недалеко ты от Царствия Божия».
Она уже была там! — рядом с ним, наедине, на темной площади, но все же страдающая, сгорающая в пламени такой неукротимой страсти, что поглощает, возможно, только самые сильные натуры.
Она оперлась на его руку, которую он так и не подумал предложить — и, когда он направил свои шаги прямо к дому, сказала, вся дрожа:
— Я пока не хочу идти домой. Мне хотелось бы немного прогуляться. Вы не возражаете, мистер Теегер?
— Возражаю? Нет. Что ж, пойдемте.
И она стали гулять по путанице улиц и площадей; он говорил о «Служении» и повседневных вещах. Через полчаса она говорила:
— Мне часто хочется быть мужчиной. Мужчина может говорить и делать то, что ему нравится; но с девушкой все по-другому. Вот вы, мистер Теегер, всегда тут и там, люди вас слушают и тому подобное. Мне часто хочется быть всего лишь мужчиной.
— Ну, знаете, все зависит от того, как вы на это смотрите, — сказал он. — И послушайте-ка, вы можете называть меня Уолтером, так будет проще.
— О, я не стала бы этого делать, — отозвалась она. — До тех пор, пока…
Ее рука дрожала на его руке.
— Ну, говорите же. В чем дело?
— До тех пор, пока мы не узнаем что-то более определенное о вас — и Энни.
Он издал влажный смешок. Теперь она быстро вела его вокруг площади, все вокруг и вокруг.
— Ох уж вы, девушки! — воскликнул он. — Небось, сплетничали, как и все девушки? От вас очень сложно что-нибудь скрыть, правда?
— Но в этом случае особо нечего скрывать, насколько я понимаю, — так ведь?
Уолтер рассмеялся, и смешок, как всегда, застрял у него в горле.
— О, бросьте — это было бы слишком откровенно, не так ли?
После минутного молчания Рейчел произнесла предательскую фразу:
— Энни никого не любит, мистер Теегер.
— О, оставьте — довольно громко сказано, о ком бы ни шла речь. С ней все в порядке.
— Нет, не в порядке. Конечно, большинство девушек глупенькие и тому подобное, и им нравится выходить замуж…
— Ну, это только естественно, не так ли?
Это была шутка; и снова смех скатился вниз и застрял в его горле, как комок мокроты.
— Да, но они не понимают, что такое любовь, — сказала Рейчел. — У них нет никакого представления. Им нравится быть замужними женщинами, иметь мужа и тому подобное. Но они не знают, что такое любовь, — поверьте мне! Мужчины тоже не знают.
Как она дрожала! — ее тело, ее умирающий голос — она тяжело опиралась на его руку, и луна, с торжеством выглянувшая теперь из-за облаков, на миг ярко осветила безумие ее призрачного лица.
— Ну, я не знаю, — мне кажется, мисс, я понимаю, что это, — сказал он.
— Не понимаете, мистер Теегер!
— И что же тогда?
— Потому что, когда это овладевает вами, оно заставляет вас…
— Ну хорошо, выкладывайте. Кажется, вы все об этом знаете.
И Рейчел начала рассказывать ему об «этом» — с бешеными определениями и доселе неведомой ей самой силой выражения. Это было безумие, и имя ему было Легион, это была одержимость фуриями; это был спазм в горле, трепет рук и ног, и жажда зрачков, и огнь в костях; это была каталепсия, транс, апокалипсис; это было высоким, как галактика, и низменным, как сточная канава; это был Везувий, северное сияние, закат; это была радуга в выгребной яме, святой Иоанн и Гелиогабал, Беатриче и Мессалина; это было преображение, и проказа, и метемпсихоз, и невроз; это был танец менад, укус тарантула и солнечное крещение. Она изливала дикие определения в простых словах, но с отчаянием человека, сражающегося за свою жизнь. И она не произнесла и половины, когда он понял все до конца; и как только он понял, он был покорен и погиб.
— Вы же не хотите сказать… — он запнулся.
— Ах, мистер Теегер, — ответила она, — нет слепых хуже невидящих.
Его рука обвилась вокруг ее дрожащего тела.