Застыла. «Телефон?» О нет, ни звука.
И снова ты к программке тянешь руку.
Еще огни в тумане. Смысла нет
Тереть стекло: лишь отражают свет
Заборы да столбы, столбы на всем пути.
«А может, ей не стоило идти?»
«Да что за невидаль — заглазное свиданье!
450 Ну что, попробуем премьеру „Покаянья“?»
И безмятежные, смотрели мы с тобой
Известный фильм. Прекрасный и пустой
И всем знакомый лик, качаясь, плыл на нас.
Приотворенность уст и влажность глаз,
Перл красоты на щечке — галлицизм
Не очень ясный мне, — все расплывалось в призме
Общинной похоти.
«Я здесь сойду.» «Постойте,
Ведь это ж Лоханхед.» «Мне все равно, откройте».
В стекле качнулись призраки древес.
460 Автобус встал. Захлопнулся. Исчез.
Гроза над джунглями. «Нет, Господи, не надо!»
У нас в гостях Пат Пинк (треп против термояда).
Одиннадцать. «Ну, дальше чепуха», —
Сказала ты. И началась, лиха,
Игра в студийную рулетку. Меркли лица.
Сносило головы рекламным небылицам.
Косило пеньем скрюченные рты.
Какой-то хлюст прицелился{69}, но ты
Была ловчей. Веселый негр{70} трубу
470 Воздел. Щелчок. Ты правила судьбу
И даровала жизнь. «Да выключи!» «Сейчас.»
Мы видели: порвалась жизни связь,
Крупица света съежилась во мраке
И умерла.
С встревоженной собакой,
Согбенный и седой, из хижины прибрежной
Папаша-Время{71}, старый сторож здешний,
Пошел вдоль камышей. Он был уже не нужен.
В молчаньи мы закончили свой ужин.
Дул ветер, дул. Дрожали стекла мелко.
480 «Не телефон?» «Да нет.» Я мыл тарелки,
И век проведшие на кухонном полу
Часы крошили старую скалу.
Двенадцать бьет. Что юным поздний час?
В пяти стволах кедровых заблудясь,
Веселый свет плеснул на пятна снега,
И на ухабах наших встал с разбега
Патрульный «форд». Еще хотя бы дубль!
Одни считали — срезать путь по льду
Она пыталась, где от Экса{72} к Ваю
490 Коньки ретивые по стуже пробегают.
Другие думали, — бедняжка заплуталась,
И верил кое-кто, — сама она сквиталась
С ненужной юностью{73}. Я правду знал. И ты.
Шла оттепель, и падал с высоты
Свирепый ветр. Трещал в тумане лед.
Озябшая весна стояла у ворот
Под влажным светом звезд, в разбухшей глине.
К трескучей жадно стонущей трясине
Из тростников, волнуемых темно,
500 °Слепая тень сошла и канула на дно.
Песнь третья
О, l'if{74} безлиственный! — большое «может статься»,
Твое, Рабле. Большой батат{75}. Иль вкратце:
«Institute (I) of Preparation (P)
For the Hereafter (H)» — IPH{76}. Помню, я шутил:
«Больше Если» If!. Я взят был на семестр
Читать о смерти (ректор Мак-Абер
Писал ко мне: «курс лекций о червях»).
Нью-Вай оставив, кроха, ты и я
Перебрались в Юшейд — в другой, гористый штат.
510 Отрадны горы мне. Над ржавчиной оград
Домишек наших виснул снежный пик,
Столь пристально далек и неприютно дик,
Что оставалось лишь вздыхать, как будто это
Способствовало усвоенью. Iph в те лета
Был призрачен, лилов: как бы на утре дней
Младому Разуму был явлен мавзолей
Его же собственный. Все ж не хватало в нем
Того, что ценит претерист, ведь с каждым днем
Мы умираем вновь, не средь глухих могил
520 Забвенье царствует, но в полнокровьи сил,
И лучшие «вчера» сегодня — пыльный ком
Помятых дат и стершихся имен.
Да, я готов стать мухой и цветком,
Но никогда — забыть. Гори она огнем,
Любая вечность, если только в ней
Печаль и радость бренной жизни сей,
Страдание и страсть, та вспышка золотая,
Где самолет близ Геспера растаял,
Твой жест отчаянья — нет больше сигарет,
530 То, как ты смотришь на собаку, льдистый след
Улитки, льнущий по садовым плитам,
Вот эти добрые чернила, рифма, ритм,
Резинка тонкая, что скрутится, упав,
В знак бесконечности, и карточек стопа, —
В небесной тверди скрытые, не ждут
Прихода нашего.