— И тебе друг, — Тихон широко улыбнулся.
Эта улыбка была совершенно неискренней. Я бы даже назвал её усмешкой.
— А что, хозяин, у тебя говорят полугар отменный?
— Есть такое.
Корчаков поставил на стойку чарочку из тех, что получше, а потом вытянул пузатый зелёный штоф.
На немой вопрос в глазах Тихона, я ответил кивком. Корчаков налил до краёв и вытянул миску с квашеной капусткой.
— Ну, будь здоров! — я махом выпил, но закусывать не стал.
Трактирщик это сразу подметил.
Мне вдруг подумалось, что он в некотором роде как родственник, хотя, поди, до сих пор не знает об этом. Может, познакомиться поближе?
— А что, хозяин, не твоя ли родственница в Новограде обитает? Говорят, тоже трактир держит с гостиным домом.
Тихон отчего-то нахмурился.
— То моя сестра, — выдавил он из себя.
— Да ты что! Вот не знал! А чего ж ты тут, в Сиверии, а она в столице?
— Вышло так. Нашла богатенького, да ещё с трактиром…
Тон у Тихона был недобрый.
— А чего ж тебя не позвала? Неужто муженёк не разрешает?
Тихон замер с бутылкой в руках. Его глаза сверкнули пламенем.
Я сразу «слышал» его мысли: да чтобы он, Тихон, у кого-то на побегушках был! Чтобы помыкали им как хотели!
— Тебе ещё налить? — грубо спросил трактирщик у меня, сопя как самовар.
— Нет, благодарствую. Сколько с меня?
— Гривенник, — Тихон явно завышал цену.
Ему вдруг подумалось, что этот незнакомец перед ним явно при деньгах. А о цене за полугар заранее он не спрашивал. Пусть платит гривенник. А то ишь, какой любопытный!
— Ну, держи! — я протянул трактирщику один из молотовских серебряников и вышел вон.
Не получилось сдружиться. Видно сегодня день такой.
Лицо трактирщика чуть вытянулось в наглой усмешке, но в ответ он мне ничего не сказал.
Едва этот странный посетитель вышел за дверь, как Тихон сильно изменился в лице.
Он подошёл к грязному маленькому окошку и долго смотрел на мою уходящую фигуру. Даже когда я скрылся за домом Молчановых, трактирщик всё ещё стоял, углубленный в свои воспоминания.
У него с сестрой было тяжёлое детство. Особенно помнился постоянный голод, а для молодого организма, пожалуй, нет страшнее испытания. Когда ты вынужден побираться, просить… И у кого: у этих зажравшихся соседей?
— Ой, какие бедняжки! — всплеснёт какая-то тётка руками. — Изголодались, небось?
А рядом её краснощёкие, упитанные дети. Рожи жирные, аж лоснятся.
— А возьмите-ка вот краюшечку хлебца. Нет более ничего.
Сестра благодарит, руки целует. Дура!
— Может вам сделать чего? Мы всё умеем. Всё можем. Правда, Тиша?
И Тиша кивает. А у самого глаза огнём горят.
— Да не надо, — машет тётка руками. — Хотя, в хлеву бы убраться, а?
И убираемся с сестрой. Она гребёт, а Тиша, шестилетний худой, что соломинка, мальчик таскает вонючий навоз. И всё за жалкую краюху, которую потом с Заей делили в своей покосившейся избушечке. А она ещё и большую часть отдаёт, всё шепчет: «Кушай, Тишечка, кушай. Устал, поди? Завтра я к Митрофану схожу на соседний хутор. У него подработаю немножко. Так авось до осени дотянем».
Тихон гнал от себя прошлую жизнь. Гнал поганой метлой. Гори она в пекле!..
На людях он часто говаривал:
— Чтобы мы, Корчаковы, делали подобное! Да ни в жизнь!
Тихон страшно ненавидел бедность. А особенно людей, которые жили (с его слов) «паскудно».
Но жену себе взял из бедноты. Это чтобы слушалась. Он давно просёк, что бедность — лучше любой плётки. За краюху тебе сделают всё, что не попросишь.
В Молотовке, как он думал, его уважают. Вернее, боятся. Он своим трактиром (то, что трактир Демьяна Тихон уже стал как-то и подзабывать) многих в кабалу загнал. И его кичливость своим положением многих злила. Но вот поделать ничего не могли.
Они урока не учли! — не раз перед женой хвастался Тихон. — Сами виноваты. Вот посмотри на меня. Посмотри! Мы, Корчаковы, не лыком шиты. Вишь, как поднялись!
Ел Тихон теперь, что говорится от пуза. Жил в достатке. Да ещё жена покладистая. Кроме того красавица. Таких тут в посёлке мало.
Многие знали, что он её иногда колотил. Бил жестоко. И ногами, и руками, и по голове.
— Ах, ты ж гнилушка! — орал он порой в исступлении. — Скотина безродная!
А потом, спустя пару дней приходил «мириться»: заваливался подвыпивший и лез жене под юбку. А сделав своё истинно «мужское дело» жаловался на свой несносный характер.
— Сам знаю, что сволочь! Но поделать ничего не могу, — искренне говорил он и снова лез любиться.
Сейчас, как родилась тройня, Тихон уже чуть поуспокоился и практически не избивал жену. И ей казалось, что жизнь стала налаживаться. А, впрочем, она уже и привыкла.
Тихон вернулся к стойке и налил сам себе водки.
Странный этот незнакомец. И зачем он приходил? Только душу растеребил, сволочь!
Корчаков залпом выпил чарочку, мрачно посмотрел на капусту и тоже не стал закусывать.
Закусывают только пьяницы, — подумалось ему, — а я Корчаков! Мы не такие!..
А где-то с окраины послышался детский голос. Тихон прислушался: кажется, то была песня. Тоскливая, аж собаки подвывали.
Корчаков налил ещё одну чарку и попытался прислушаться. Он даже подошёл к дверям и чуть их приоткрыл, так и держа чарку в своей здоровенной руке.
Ветер затих и в морозном воздухе разлилось:
Корчаков резко сплюнул и тут же снова влил в рот полугар. Последняя чарка пошла, что говорится, с трудом. Тут ещё в лицо ударил сильный порыв ветра. А с ним и слова далёкой песни:
Часть 2. Круги на воде
1
Молотов мне не нравился. Думаю, что он это понимал.
— Откуда ты? — спросил Демьян, внимательно рассматривая меня.
Делал он это весьма профессионально, как рассматривают товар, который намериваются приобрести: придирчиво, да ещё с недовольной миной на лице.
Я не ответил. Судя по всему, Молотов не узнал во мне ту «пьянь», которую его ребята оттолкнули в снег.
— Понимаю, — купец чуть развёл руками, стараясь не выдавать своего раздражения. — Можешь не говорить. А мне тебя так расхваливали.
Я снова не ответил, уставившись прямо в глаза Молотову. Тот спокойно выдержал взгляд, словно и не замечая моей неприязни.
— Хрипунов рекомендует тебя нанять, так сказать.
— Нанять? — усмехнулся я. — Мои услуги дорого стоят.
— Ну да, ну да. Понимаю. Говорят, ты не сошёлся в цене со Стержневым?
Жуга с Владом не зря запирались в светёлке и несколько часов обдумывали план совместных действий. Решено было разыграть мой «разрыв» со Стержневым прилюдно. За повод взяли ссору насчёт денег, якобы невыплаченных мне за работу.
— Раз ты наёмник по прозвищу Сверр, значит, тебе полагается выплатить вознаграждение за твою работу, — говорил Исаев.
Его прибытие тоже держалось в секрете. Считалось, что к Стержневу приезжали из столицы по поводу разъяснения ситуации с племенем турора.
И мы стали с Владом «ругаться» прямо на площади у колодца. Честно скажу, что чуть до драки не дошло. Стержнев умело обыграл ситуацию и даже вспомнил погибшего Тура, при этом, чуть не всплакнув, и схватив меня за грудки, плюнул в лицо.
Даже ратники, стоявшие рядом, поверили и бросились нас разнимать. На их лицах я увидел нескрываемое презрение к себе. Ещё бы — наёмник! Вот же сука! Правда, лишь Холодок смотрел на меня с некоторым подозрением, явно о чём-то догадываясь.