Таким образом, одним свободным утром я вышел из дому и направился на север, к Финсбери в поисках дочери мирового судьи. Я даже взял с собой афишу. Дом тетушки Кэйт располагался за городской чертой в Финсбери-филдс. Миновав болотистые Мурфилдс, где пастбища были пересечены канавами. Воду в этих канавах покрывала густая пена и похожие на перья водные растения. День был теплым, так что рвы источали не слишком ароматный запах гнили, и я свернул в сторону Сомерсета. Все равно пейзаж вокруг был знаком большинству актеров, поскольку два театра – «Театр» и «Занавес» – располагались недалеко от трущоб на реке Флит, бывшей, по сути, обычной канавой. Разумеется, в них не было и доли того великолепия, коим обладал «Глобус», даже если их труппы были по-своему хороши.
Я уже миновал пределы каменного пояса, которым город окружал себя и который, признаться, обеспечивал горожанам не слишком надежную защиту. Должен сказать, большинство домов, разбросанных к северу от Лондона, разительно отличались от беспорядочной застройки в Сауторке на южном берегу реки. Укрывающиеся за мощными стенами и охраняемые привратниками, эти северные особняки несли в себе больше сельских черт, чем городских. До Лондона было рукой подать, доносился звон колоколов, но вокруг все утопало в зелени, и небо было совершенно чистым.
Дом я узнал по фигурам грифонов у ворот, которые мне описала Кэйт, а потом я заметил и внушительный фасад здания из красного кирпича, виднеющийся сквозь зеленые заросли. Тетушка Кэйт, Сюзанна Ноувелз, была замужем за преуспевающим торговцем, очень преуспевающим, судя по красоте его резиденции. Кэйт рассказала, что у тетушки были дети от прежнего брака, как и у ее супруга, однако сейчас супруги были уже не в тех годах, чтобы производить на свет потомство. Когда я оказался за воротами, из сторожевого домика вышел охранник, и, пока мы с ним пререкались, я заметил двух женщин, прогуливающихся под сенью старых дубов. Одну из них я сразу узнал.
– Кэйт! – окликнул я ее.
Заметив меня, она помахала рукой, улыбнулась и пошла в мою сторону. Мы обменялись целомудренными поцелуями, но все же она задержала мою руку в своей чуть дольше необходимого. Потом повернулась к спутнице, направлявшейся к нам:
– Это мастер Ревилл. Я вам рассказывала, он актер.
Первое, что пришло мне в голову, – это то, для чего Кэйт представляет меня леди Элкомб, – ибо именно она приближалась в нашу сторону. Наверное, я был похож на идиота, раскрыв в удивлении рот, потому что совершенно не понимал, что вдова Элкомба делает здесь, в Финсбери-филдс и почему сменила траур на что-то светлое и жизнерадостное, более подходящее для погожего летнего дня. Однако, когда она подошла ближе, я обнаружил, что это вовсе не Пенелопа Элкомб, а женщина, очень на нее похожая. Та же величественная осанка, те же полные губы. Но она была старше хозяйки Инстед-хауса, волосы были тронуты сединой, и чуть больше морщин на ее лице. Несмотря на это, однако, чувствовалось в ней умиротворение, которого я не видел в леди Элкомб.
Кэйт Филдинг представила мне эту леди как свою тетушку, Сюзанну Ноувелз, мы разговорились, и в течение той приятной беседы я был польщен ее интересом к лондонским театрам и актерам, а также ее просвещенностью в данном вопросе. Кэйт замечала мое смущение и знала, без сомнений, чем оно вызвано. Но я должен был ждать развязки, хотя кое-что уже понимал, и эти проблески были подобны первым лучам рассвета.
Я предложил дамам взглянуть на афишу пьесы Хордла.
– Вы играете в этой пьесе, мастер Ревилл? – спросила госпожа Ноувелз.
– Да, мадам. Страдающего от любви человека.