Томас Лиготти
Бледный клоун
Давно уже кажется, будто все мое существование представляет собой сплошной — и надо сказать, нелепейший — бред. Сколько себя помню, каждое событие, каждое стремление в моей жизни оказывалось на поверку лишь очередной, ярко выраженной бессмыслицей, совершенной в своей бессмысленности. С какой точки зрения ни посмотри — с интимно-сиюминутной, отстраненно-вечной или любой другой — вся эта суета, именуемая бытием, всегда выглядела не более чем чудовищным несчастным случаем, тянущимся с болезненно-малой скоростью. По временам у меня просто захватывает дух от того безупречного хаоса, абсолютно идеальной бессмыслицы, творящейся вокруг, или же, наоборот, происходящей в глубинах моей души. В мозгу возникают уродливые образы: жутко искаженные фигуры, странные линии. Каракули сумасшедшего эпилептика, иначе и не скажешь. Если когда и случались просветы в столь тяжелом моем состоянии — хотя я сильно сомневаюсь, что их можно считать просветами — то все они так или иначе совпадали с теми странными посещениями, которые время от времени происходили в моей жизни. Особенно это касается посещения, имевшего место в гомеопатической аптеке мистера Визняка.
Однажды ночью я стоял за прилавком этого замечательного заведения. В столь поздний час не могло быть уже и речи ни о какой торговле: аптека, крохотная, словно шкаф, каморка, таилась в неприметной подворотне, да к тому же я погасил почти весь свет внутри и снаружи. Мистер Визняк жил в квартирке на втором этаже и обычно позволял мне оставаться внизу допоздна. Казалось, он знал, что отвлечь мой несчастный разум от зловещего бреда, наступающего со всех сторон, можно было одним-единственным способом: ночь напролет стоять за прилавком в почти полном — не считая нескольких тусклых светильников на стенах — мраке. А нижеописанные события, пожалуй, стоит считать своего рода подтверждением того, что между стариком и мной действительно существовало особое, тайное взаимопонимание.
Поскольку, как я уже сказал, аптека мистера Визняка располагалась в ничем не примечательном месте, по ночам там царила тишина, а, учитывая, что большинство уличных фонарей вокруг не работало, единственным, что я мог видеть через нашу маленькую витрину, была неоновая вывеска мясного магазина напротив. Сияющие бледным светом буквы горели там до самого утра, складываясь в три слова: говядина, свинина, козлятина. Иногда я так долго разглядывал и обдумывал эти слова, что они наполняли мою голову мясным бредом, наполняли ее говяжьим, свиным, козлиным бредом, и мне приходилось находить себе занятие в задней комнате аптеки, где не было никаких окон и никаких мясных магазинов. Но проблема в том, что стило мне оказаться в задней комнате, как я тут же неизбежно обращал внимание на хранившиеся там лекарства: пузырьки, бутылки и коробки, занимавшие почти все пространство от пола до потолка. Я успел узнать о них достаточно от мистера Визняка, хотя так и не получил разрешения на самостоятельное приготовление и выдачу их покупателям. Я знал, какие из этих веществ могут быть смертельны, если принять их в нужных количествах и нужным образом. А потому, как только я сбегал сюда от мясного бреда, вызванного чрезмерным наблюдением за магазином говядины-свинины-козлятины, то почти сразу становился озабочен смертельными лекарствами, становился одержим бредом смерти, а это, наверное, худший и самый бессмысленный бред из возможных. Обычно я убегал в небольшую уборную, находившуюся там же, и старательно приводил свои мысли в порядок, прежде чем вернуться на пост за прилавком аптеки мистера Визняка.
Именно там — имею в виду, за прилавком — мне и довелось участвовать в одном из тех посещений, которые я всегда рассматривал как исключения из сплошной бессмысленности моего существования, но которые, надо признать, были квинтэссенцией бессмыслицы и бреда. Я называю эту встречу посещением в гомеопатической аптеке, потому что каждое подобное событие всегда происходило на неком новом месте, после чего я неизменно отправлялся на поиски следующего места и следующего события, как бы они ни походили на предыдущие. По сути, каждое из прежних посещений мало чем отличалось от посещения в гомеопатической аптеке, и неважно, в каких именно обстоятельствах они происходили. Одно случилось, когда я работал ночным сторожем, другое — когда трудился смотрителем на кладбище в отдаленном городке. Причиной могли послужить бесчисленные серые вечера, проведенные в какой-нибудь бессмысленной библиотеке, или бесцельное шатание по галереям никому не нужного монастыря. В основе своей все эти ситуации походили на ту, что случилась в аптеке, и все они обязательно завершались посещением- в монастыре, в библиотеке, на кладбище или во время доставки посылки из одного конца города в другой посреди ночи. И в то же время, посещение в гомеопатической аптеке обладало собственными, неповторимыми чертами, определенными элементами, которые делали его уникальным.
Все началось с уже привычных явлений. Я стоял за прилавком поздно ночью, и вдруг свет, источаемый светильниками на стенах, начал менять цвет. Из мутно-желтого он стал красно-золотым. Мои интуиция так и не научилась предсказывать подобные вещи, я так и не обрел способности вдруг понимать: «сегодня ночью свет станет красно-золотым, сегодня ночью произойдет очередное посещение». В этом новом освещении внутреннее убранство аптеки выглядело словно изображение на старинной картине, выполненное масляной краской; все казалось иным, изменившимся под покрывалом богатого, но мрачного сияния. Мне всегда было интересно, как мое собственное лицо выглядит в такие моменты, но подобные мысли обычно запаздывают, приходят после, потому что в процессе не до них — в процессе я знаю, что должно произойти, и мечтаю только о том, чтобы все скорее закончилось.
Лишь несколько мгновений обычно проходит между изменением цвета освещения и возникновением, которое означает, что посещение началось. Я до сих пор понятия не имею, существует ли какая-либо причина для этой последовательности, хотя вряд ли понятие "причина" вообще применимо к такому явлению, какпосещение, или любым его составляющим. Очевидно, что изменение цвета освещения — это предупреждение о приближающемся возникновении, но непосредственный процесс возникновения мне так и не удалось понаблюдать, и к тому моменту, о котором здесь идет речь, я уже оставил любые попытки. Все просто: если смотреть вправо, то оно случится слева, и наоборот. Всегда вне поля зрения, бесшумно и мгновенно. Только спустя несколько секунд, уже возникнув, гость издаст первый звук — глухое деревянное постукивание — и появится передо мной: зловещее создание, выглядящее как старинная марионетка, архаичная, даже антикварная кукла.
Оно было размером со взрослого человека и возвышалось над полом ровно настолько, чтобы его лицо находилось на одном уровне с моим. Я описываю это существо так, как оно выглядело в тот раз в аптеке, но и во время всех остальных посещений оно неизменно принимало вид клоуна-марионетки в светлых панталонах, поверх которых было надето что-то вроде светлого комбинезона. Тонкие бескровные руки торчали из его рукавов, и над круглым гофрированным воротником болталась бледная, даже белая, словно пудра, голова. Мне всегда поначалу было тяжело смотреть в лицо таинственному созданию, потому что лицу этому было придано выражение вроде бы простое и вкрадчивое, но в то же время явно извращенное и злобное. Посетители театров кукол знают, что марионетки выражают эмоции и чувства не с помощью головы или лица, как живые актеры, а с помощью конечностей. Но в случае с куклой, висящей передо мной посреди аптеки, все было иначе. Ее лицо, бледное и покрытое мелкими выбоинами, ее слегка вздернутый нос и тонкие губы, ее мертвые глаза, не способные смотреть и видеть, но подернутые неизменной дымкой затаенного, сонного злорадства — все это создавало четкое впечатление оцепенелой порочности и жестокости. Поэтому я всегда избегал смотреть в лицо этому существу после его появления, а вместо этого принимался разглядывать его маленькие ноги, обутые в светлые шлепанцы и болтающиеся возле самого пола, едва касаясь его. Затем мой взгляд обычно цеплялся за проволоку, нити которой поддерживали тело марионетки в воздухе. Я всегда пытался разглядеть, куда же вверху тянутся эти проволочные нити, но каждый раз зрение неизменно подводило меня: нити уходили в густую рябь, противоестественное искажение теней на потолке над головой куклы. Сквозь эту преграду не удавалось различить ничего, кроме размытого, очень медленного движения — как если бы я смотрел издалека на густые облака, тонущие в тумане красно-золотых сумерек. Вообще, феномен проволочных нитей, исчезающих в загадочной ряби наверху, привел меня к убеждению, что жуткая марионетка не обладала собственной волей. Проволока позволяла этому существу двигаться, наполняла его тело фантомной жизнью (кстати, о фантомах: словом «фантош», как мне удалось выяснить в ходе в общем и целом бесполезного изучения предмета, в старину обозначали марионеток — например, во фразе «фантоши, представленные недавно на Ярмарке Святого Варфоломея, фиглярством, весьма сомнительным с моральной точки зрения, развлекали публику, которой следовало бы с куда большим вниманием отнестись к хрупкости и уязвимости своих бессмертных душ»).