Выбрать главу

Песнь четвертая

Теперь я буду следить за красотою, как никтоЗа нею не следил еще. Теперь я буду так вскрикивать,Как не вскрикивал никто. Теперь я буду добиваться того, чего никтоЕще не добивался. Теперь я буду делать то, чего никто не делал.Кстати, об этом дивном механизме:840 Я озадачен разницею междуДвумя путями сочинения: А, при котором происходитВсе исключительно в уме поэта, —Проверка действующих слов, покамест онНамыливает в третий раз все ту же ногу, и В,Другая разновидность, куда более пристойная, когдаОн в кабинете у себя сидит и пишет пером.
В методе В рука поддерживает мысль,Абстрактная борьба идет конкретно.Перо повисает в воздухе, затем бросается вычеркивать850 Отмененный закат или восстанавливать звездуИ таким образом физически проводит фразуК слабому дневному свету, через чернильный лабиринт.
Но метод А – страдание! Вскоре мозгБывает заключен в стальной колпак из боли,Муза в спецодежде направляет бурав,Который сверлит и которого никакое усилие волиНе может перебить, меж тем как автоматСнимает то, что только что надел,Или шагает бодро к лавке на углу860 Купить газету, которую уже читал.
Почему это так? Не оттого ли, чтоБез пера нет паузы пераИ нужно пользоваться тремя руками сразу,
Чтоб выбрать рифму,Держать оконченную строчку перед глазами,И в памяти – все сделанные пробы?Или же развитие процесса глубже, в отсутствии стола,Чтоб подкрепить поддельное и превознесть халтуру?Ибо бывают таинственные минуты, когда870 Слишком усталый, чтобы вычеркивать, я бросаю перо;Брожу – и по какому-то немому приказуНужное слово звенит и садится мне на руку.
Мое лучшее время – утро, мое любимоеВремя года – разгар лета. Однажды я подслушал,Как просыпался, между тем как половина меняЕще спала в постели. Я вырвал дух свой на свободуИ догнал себя на лужке,Где в листьях клевера лежал топаз зариИ Шейд стоял в ночной сорочке и одной туфле.880 Тут я понял, что эта половина меня тожеКрепко спала: и обе засмеялись, и я проснулсяВ целости в постели, пока день разбивал свою скорлупку,Малиновки ходили и останавливались, и на сырой, в алмазах,Траве лежала коричневая туфля! Моя тайная печать,Оттиск Шейда, врожденная тайна.Миражи, чудеса, жаркое летнее утро.
Так как мой биограф может оказаться слишком степеннымИли знать слишком мало, чтобы утверждать, что ШейдБрился в ванне, так вот: Брился в ванне, так вот: «Он соорудил890 Приспособление из шарниров и винтов, стальную подпоркуПоперек ванны, чтобы держать на местеЗеркало для бритья прямо против лица,И, возобновляя пальцем ноги тепло из крана,Сидел там, как король, и кровоточил, как Марат».
Чем больше я вешу, тем ненадежнее моя кожа;Местами она до смешного тонка;Так, возле рта: пространство между его уголкомИ моей гримасой так и просит злостного пореза.Или эти брыла: придется как-нибудь мне выпустить на волю900 Окладистую бороду, засевшую во мне.Мое адамово яблоко – это колючий плод опунции:Теперь я буду говорить о зле и об отчаянии, так,Как никто не говорил. Пяти, шести, семи, восьми, —Девяти раз недостаточно. Десять. ПрощупываюСквозь землянику со сливками кровавое месивоИ нахожу, что колючий участок все так же колюч.
Я сомневаюсь в правдоподобии однорукого молодчика,Который на телевизионных рекламах одним скользящим взмахомРасчищает гладкую тропу от уха до подбородка,910 Обтирает лицо и с нежностью ощупывает кожу.Я в категории двуруких педантов.Как скромный Эфеб в трико ассистируетБалерине в акробатическом танце, такМоя левая рука помогает, держит и меняет позицию.
Теперь я буду говорить… Лучше любого мылаТо ощущение, на которое рассчитывают поэты,Когда вдохновение и его ледяной жар,Внезапный образ, самопроизвольная фразаПускают по коже тройную зыбь,920 Заставляя все волоски вставать дыбом,Как на увеличенной одушевленной схемеКосьбы бороды, вставшей дыбом благодаря«Нашему Крему».