Киндерман рухнул без сознания, а я поискал глазами Ланге. Он прожил минуту или две и умер, не сказал больше ни слова, зажимая окровавленной рукой то, что осталось от его шеи.
Я снял с него наручники и надел их на стонавшего Киндермана, И тут, видимо услышав звук выстрела, в кабинет вбежали две медсестры и в ужасе уставились на картину, открывшуюся их взору. Я вытер руки о галстук Киндермана и подошел к письменному столу.
- Отвечаю заранее: ваш шеф только что застрелил своего друга-гомика. Я поднял телефонную трубку. - Оператор, дайте мне штаб полиции, Александрплац, пожалуйста.
Ожидая связи, я видел, как одна из медсестер пощупала пульс у Ланге, а другая помогла Киндерману добраться до кушетки.
- Он мертв, - сообщила первая медсестра. Затем обе они с подозрением уставились на меня.
- Говорит комиссар Гюнтер, - сказал я телефонисту в Алексе. - Соедините меня с криминальассистентом Коршем, или Беккером из комиссии по расследованию убийств, и как можно быстрее, пожалуйста.
Через какое-то время в трубке послышался голос Беккера.
- Я в клинике Киндермана, - объяснил я. - Мы зашли за историей болезни Вайстора, и Ланге ухитрился нарваться на пулю. Он потерял самообладание, а вместе с ним и кусок собственной шеи. У Киндермана оказалась с собой пушка.
- Хотите, чтобы я выслал труповозку?
- В общем, да. Только меня здесь уже не будет. Я буду придерживаться первоначального плана, только теперь вместо Ланге беру с собой Киндермана.
- Хорошо, комиссар. Я займусь остальным. Да, комиссар, звонила фрау Штайнингер.
- Просила что-нибудь передать?
- Нет.
- Совсем ничего?
- Нет, комиссар. Но, если позволите, я понял, что ей нужно.
- Ну давай, говори.
- Я полагаю, она хочет...
- Ладно, не трудись.
- Ну, вы и сами знаете таких, комиссар.
- Не совсем, Беккер, не совсем. Но по дороге непременно подумаю об этом. Можешь быть уверен.
* * *
Я выехал из Берлина и, следуя желтым полосам дорожной разметки, направился на запад, к Потсдаму, и далее - в Ганновер.
У Лехнина от берлинской кольцевой дороги отходит автострада, оставляя на севере древний город Бранденбург, а за Цизаром, старинной резиденцией епископов Бранденбургских, дорога идет строго на запад.
Скоро я заметил, что Киндерман выпрямился на заднем сиденье моего "мерседеса".
- Куда мы едем? - спросил он слабым голосом.
Я взглянул на него через плечо и подумал, что, сидя со скованными за спиной руками, он, пожалуй, не решится на такую глупость, как ударить меня своей головой. Особенно сейчас, когда она у него забинтована - медсестры настояли на этом, прежде чем позволить мне увезти его.
- Разве вы не узнаете дорогу? - удивился я. - Мы едем в маленький городок к югу от Падерборна. В Вевельсбург. Уверен, что вам он знаком. Не думаю, чтобы из-за меня вы захотели пропустить ваш эсэсовский Суд Чести.
Краем глаза я увидел, как он улыбнулся и поудобнее устроился на заднем сиденье.
- Меня это устраивает.
- Господин доктор, знаете, ведь вы поставили меня в неудобное положение. Взяли и застрелили моего главного свидетеля. Он должен был разыграть целое представление для Гиммлера. Хорошо, что он еще в Алексе сделал письменное заявление. Теперь, конечно, вам придется взять его роль на себя.
Он рассмеялся:
- Почему вы считаете, что я возьму на себя эту роль?
- Мне бы не хотелось думать о том, что может случиться, если вы разочаруете меня.
- Глядя на вас, я бы сказал, что вы привыкли к разочарованиям.
- Возможно. Но я сомневаюсь, что мое разочарование может сравниться с разочарованием Гиммлера.
- Рейхсфюрер моей жизни не угрожает, уверяю вас.
- На вашем месте, гауптштурмфюрер, я бы не слишком надеялся на свое звание и форму. Вы вылетите из СС так же быстро, как Эрнст Рём и все эти люди - из СА.
- Я довольно хорошо знал Рема, - сказал он ровным голосом. - Мы были добрыми друзьями. Может, вам интересно знать, Гиммлеру этот факт хорошо известен, а также и то, что могут означать такие отношения.
- Вы хотите сказать, он знает, что вы гомосексуалист?
- Конечно. И уж если я пережил "ночь длинных ножей", то полагаю, что справлюсь с теми неприятностями, которые вы мне сулите. Вы так не думаете?
- Думаю, рейхсфюрер будет рад почитать письма Ланге. Просто для того, чтобы еще раз убедиться, все ли ему известно. Кроме того, для нас, полицейских, чрезвычайно важно найти доказательства некоторым фактам. Я даже готов предположить, что ему известно, например, о невменяемости Вайстора.
- То, что считалось невменяемостью десять лет назад, теперь рассматривается как излечимая форма нервного расстройства. Психотерапия за короткое время прошла большой путь. Неужели вы всерьез думаете, что Вайстор - единственный из высших чинов СС, который лечился у меня? Я консультирую в специальном ортопедическом госпитале в Хоэнлихене около концлагеря Равенсбрюк. В этом госпитале многие штабные офицеры СС лечатся от того, что называют психическим расстройством. Вы меня удивляете. Как полицейский, вы должны бы знать, насколько рейх преуспел в распространении подобного рода удобной лжи. А сейчас вы торопитесь устроить большой фейерверк для рейхсфюрера с парой отсыревших хлопушек. Он будет разочарован.
- Мне нравится слушать вас, Киндерман. Всегда люблю смотреть на профессиональную работу другого. Держу пари, вы отлично справляетесь с богатыми вдовушками, которые обращаются в вашу модную клинику со своими менструальными депрессиями. Скажите мне, скольким из них вы прописывали кокаин?
- Гидрохлорид кокаина всегда использовался в качестве стимулирующего средства в случаях глубокой депрессии.
- А как вам удается не допускать привыкания?
- Это верно, риск есть всегда. Необходимо следить, чтобы не появились признаки наркотической зависимости. Это моя работа. - Он помедлил. - А почему вы об этом спросили?
- Просто любопытно, господин доктор. Это уже моя работа.
К северу от Магдебурга, около Хоэнварте, мы пересекли Эльбу у моста, за которым виднелись огни почти законченной дамбы Ротензее - она должна связать Эльбу с Миттельландским каналом, уровень которого на 20 метров выше. Вскоре мы въехали в Нижнюю Саксонию и у Хельмштедта остановились передохнуть и заправиться.