– Что же все это означает, черт возьми?
– По-видимому, то, что этим несчастным просто не разрешат создавать семью. Впрочем, в этом есть определенный смысл, правда? Если они не способны обслуживать себя, смогут ли они воспитать детей?
– Однако не похоже, чтобы это удержало лидеров «Гитлерюгенда» от обзаведения потомством.
Небе фыркнул и вернулся за свой стол.
– Тебе придется последить за своей речью, Берни, – сказал он, но я видел, что ему понравились мои слова.
– Итак, вернемся к нашим баранам. Дело обстоит следующим образом. Целый ряд заявлений, если хочешь – жалоб, поступивших недавно в Крипо от родственников людей, содержащихся в определенных заведениях, вызвал у меня подозрение, что некоторые виды убийств, совершающихся из соображений милосердия, уже неофициально практикуются.
Я наклонился вперед и зажал пальцами нос.
– У вас бывают головные боли? У меня бывают. Они начинаются от запахов. Очень плохо пахнут краски. И формальдегид в морге. Но самый мерзкий запах – это запах отхожих мест. Знаете, Артур, я думал, что знаю все отвратительно пахнущие места в этом городе. Но это заведение пахнет так, как будто дерьмо, пролежавшее месяц, поджарили вместе с прошлогодними яйцами.
Небе выдвинул ящик стола и вытащил бутылку и пару стаканов. Не говоря ни слова, наполнил их.
Я опрокинул в рот свой стакан и подождал, пока огненная жидкость согреет то, что осталось от моего сердца и желудка. Потом кивнул, и он налил мне еще один стакан. Я сказал:
– Как раз тогда, когда думаешь, что хуже уже быть не может, выясняется, что дела обстоят куда отвратительнее, чем ты думал. А потом становится и вовсе скверно. – Я выпил второй стакан и повертел его в руках, изучая дно. – Благодарю, что сказали мне правду, Артур. – Я заставил себя подняться. – И спасибо за утешение.
– Пожалуйста, сообщай мне, как у тебя пойдут дела с подозреваемым, – сказал он. – Подумай, может быть, стоит поручить двум твоим ребятам поработать с ним? Один будет изображать доброжелательного следователя, другой – жестокого. Никаких грубостей, просто немного старомодного психологического давления. Ты знаешь, что я имею в виду. Кстати, как у тебя складываются отношения в группе? Все нормально? Надеюсь, никаких обид или чего-нибудь в этом роде.
Конечно, можно бы сесть и говорить о моих претензиях столько времени, сколько обычно продолжается съезд нацистской партии, но я знал, что он не захочет слушать. Я знал, что в Крипо есть сотни полицейских, которые гораздо хуже тех троих в моей группе. Поэтому я только кивнул и сказал, что все в порядке.
Но у дверей кабинета я остановился и совершенно автоматически, не задумываясь, произнес два слова. Я произнес их не потому, что так требовалось, и не в ответ на чьи-то слова (тогда я мог бы оправдаться тем, что я просто ответил, боясь обидеть человека). Нет, это я произнес их первым:
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – пробормотал Небе в ответ, не поднимая головы от листа бумаги. Он что-то начал писать и поэтому не видел выражения моего лица. Не могу сказать, каким оно было. Но, какое бы выражение ни застыло на моем лице, я понимал, что единственной моей претензией к Алексу может быть только претензия к самому себе.
Глава 10
Понедельник, 19 сентября
Зазвонил телефон. Я потянулся с другого края кровати и снял трубку. Пока я соображал, сколько сейчас может быть времени, Дойбель что-то говорил. Было 2 часа ночи.
– Повторите.
– Мы, кажется, нашли пропавшую девушку, комиссар.
– Она мертва?
– Как мышь в мышеловке. Личность ее пока еще окончательно не установлена, но все очень похоже на другие случаи, комиссар. Я вызвал профессора Ильмана. Он скоро подъедет.
– Откуда вы звоните, Дойбель?
– Станция «Зоопарк».
На улице было еще тепло, когда я спустился к своей машине и открыл окно, с наслаждением вдыхая ночной воздух, в надежде, что он поможет мне побыстрее проснуться. Для всех, кроме господина и госпожи Ханке, спящих у себя дома в Штеглице, завтрашний день обещал быть прекрасным.
Я поехал на восток по Курфюрстендам, застроенной четкими прямоугольниками магазинов, залитых неоновым светом, затем повернул на север по Иоахимсталерштрассе, в конце которой возвышалась большая, ярко освещенная теплица – станция «Зоопарк». У входа стояли несколько полицейских фургонов и множество машин «Скорой помощи». Двое-трое пьяных еще рвались продолжить ночное веселье, невзирая на полицейского, который пытался их прогнать.
Войдя внутрь станции, я пересек центральный зал, где продавали билеты, и подошел к полицейскому барьеру, воздвигнутому перед камерой хранения. Показав свой значок двоим полицейским, охранявшим барьер, прошел за ограждение. Завернув за угол, я наткнулся на Дойбеля, который бросился мне навстречу.
– Что мы имеем? – спросил я.
– Тело девушки в чемодане, комиссар. Судя по ее виду и запаху, она пролежала в нем довольно долго. Чемодан стоял в камере хранения.
– Профессор уже прибыл?
– Да, вместе с фотографом. Они пока еще ничего не делали, только взглянули на нее. Мы решили дождаться вас.
– Тронут вашей предусмотрительностью. Кто нашел останки девушки?
– Я, комиссар, с одним из сержантов моего отделения.
– И как же вы это сделали? Проконсультировались у ясновидящего?
– В Алекс позвонил неизвестный человек, комиссар. Он сообщил сержанту дежурной части, где находится тело, а тот – моему сержанту. Сержант связался со мной, и мы отправились прямо сюда. Нашли чемодан с телом девушки, и я позвонил вам.
– Анонимный звонок, говорите? В котором часу это было?
– Около двенадцати. Я как раз сдавал дежурство.
– Мне бы хотелось побеседовать с человеком, который разговаривал по телефону с незнакомцем. Попросите кого-нибудь проверить, не сменился ли он тоже с дежурства, и если он еще на месте, пусть попросят его не уходить, не написав рапорта. А как вы попали в камеру хранения?
– Через ночного мастера-смотрителя станции, комиссар. Когда камеру закрывают, ключи хранятся у него. – Дойбель показал мне на толстяка, стоящего в нескольких метрах от нас и покусывающего кожу на своей ладони. – Вон он стоит.
– Похоже, мы оторвали его от ужина. Скажите ему, что мне нужны имена и адреса всех, кто работает в камере хранения, узнайте, в какое время они начинают работать. И, независимо от этого, пусть все соберутся здесь ко времени открытия камеры хранения с записями и документами.
Я помолчал какое-то мгновение, набираясь мужества для того, что мне предстояло увидеть.
– Ну что ж, – собрался я с духом, – покажите мне труп.
В камере хранения Ганс Ильман сидел на большом свертке с надписью «Обращаться осторожно», куря свою самокрутку и наблюдая, как полицейский фотограф устанавливает вспышки и треногу для камеры.
– А, комиссар! – произнес он, увидев меня, и встал. – Мы приехали только недавно, и я знаю, вы не хотели бы, чтобы мы начинали без вас. Кушанье немного переварилось, и вам они пригодятся. – Он протянул мне пару резиновых перчаток, а затем недовольно посмотрел на Дойбеля.
– Вы с нами посидите, инспектор?
Дойбель скривился.
– Я бы предпочел уйти, если вы не возражаете, комиссар. Конечно, я должен присутствовать, но у меня дочь примерно такого же возраста.
Я кивнул.
– Разбудите Беккера и Корша и вызовите их сюда. Я не вижу причины, почему мы одни должны заниматься этим «приятным» делом.
Дойбель повернулся, чтобы идти.
– Послушайте, инспектор, – сказал Ильман, – попросите кого-нибудь из наших друзей-полицейских организовать нам кофе. У меня дело пойдет лучше, когда я окончательно проснусь. Кроме того, мне потребуется человек, чтобы вести записи. Может ваш сержант разборчиво писать, как вы думаете?
– Думаю, может, профессор.