Каждый прибывший с визитом заводил разговор о странном событии; никто не сомневался, что Наполеон не пройдет и десяти льё, как он будет схвачен и расстрелян.
Но на вопрос: «А вы, как поступите вы?», который шевалье задавали в течение дня раз двадцать, он неизменно отвечал:
— Я принадлежу к свите короля и буду делать то, что делать будет свита по приказу короля.
И все находили этот ответ вполне уместным.
Впрочем, все визитеры уже встречали барона с его огромной саблей, и каждый знал, что он готов броситься в погоню за Корсиканским людоедом.
В тот же день к десяти часам стало известно, что граф д’Артуа отправляется в Лион, а герцог Бурбонский — в Вандею.
В ответ на эти две новости Дьёдонне заявил, строя ужасные гримасы, что его рука причиняет ему невыносимую боль.
Известия, полученные 8-го и 9-го, были весьма неопределенными.
Повсюду можно было встретить барона, который должен был вот-вот отправиться в погоню за Наполеоном и лишь выжидал, когда станет известно, где точно тот находится.
Если не считать некоторых болезненных ощущений в руке, Дьёдонне наслаждался полнейшим покоем.
Откуда к нему пришла такая философия? Принадлежал ли он к школе стоиков?
Нет.
Но у него родилась одна мысль, и с упрямством, присущим эгоизму, она прочно засела у него в мозгу.
Мы едва осмеливаемся признаться, что это была за мысль.
Ларошфуко как-то сказал, что в несчастьях даже нашего самого близкого друга всегда есть нечто доставляющее нам приятные мгновения.
К этому можно было бы добавить, что в самых грандиозных политических потрясениях, в катастрофах, свергающих троны, скипетры, короны, люди всегда находят какую-то свою мелочную выгоду, помогающую им переносить эти разрушительные события без особого недовольства.
Дьёдонне подумал, что если Наполеон вновь взошел бы на трон, то Людовик XVIII покинул бы Париж; покинув Париж, Людовик XVIII прекратил бы свои прогулки с трех до шести часов, а если бы он прекратил свои прогулки, то и служба в его эскорте была бы упразднена.
Ну а тогда не пришлось бы больше испытывать этот страх в течение целого дня и пребывать в состоянии гнетущего ожидания остальные тридцать дней.
О великий Боже, из чего порой складываются убеждения!
Сначала шевалье отбросил эту мысль как недостойную его, но она все возвращалась и возвращалась, пока не утвердилась у него в мозгу настолько, что не пожелала его больше покидать.
В результате, когда 9-го Дьёдонне прочел в «Монитёре», что Наполеон, вероятно, 10-го вечером войдет в Лион, эта новость не произвела на него такого сильного впечатления, как можно было бы ожидать.
Барон объявил, что, зная отныне, где найти Наполеона, он непременно бросится ему навстречу 11-го или 12-го, то есть как только подтвердится его вступление во вторую столицу королевства.
Днем 15-го распространился слух, что герцог Рагузский добился от короля приказа укрепить Тюильри и что король укроется там с министрами, Палатами и со всеми офицерами своей военной свиты. В Тюильри могли поместиться три тысячи человек.
Барон пришел сообщить эту новость своему брату; он сказал, что надеется непременно увидеть его в составе этого гарнизона.
— Я полагал, что ты уже уехал одиннадцатого, — ответил ему Дьёдонне.
— Действительно, я уже собирался уехать, когда подумал, что из Лиона в Париж ведут две дороги: одна через Бургундию, а другая — через Ниверне; я боялся, что пойду по одной, а он — по другой.
— Это веская причина, — заметила Матильда.
— Да, но я не вижу, — отвечал барон, — по какой причине мой брат не отдает себя в распоряжение короля.
— Именно это он и собирался сделать, — сказала Матильда.
И она взяла перо, чернила и бумагу.
— Что вы делаете? — спросил барон.
— Вы видите, я пишу.
— Кому?
— Герцогу Рагузскому.
— Что?
— Что мой муж отдает себя в его полное распоряжение.
— Разве Дьёдонне больше не умеет писать?
— Нет, если у него вывихнута правая рука.
И Матильда написала следующее:
«Господин маршал.
Мой супруг, шевалье Дьёдонне де ла Граверы, хотя и повредил себе руку так сильно, что я была вынуждена взять вместо него перо, чтобы написать Вам, тем не менее имеет честь напомнить Вам, что он состоит в красной свите короля. И какое бы решение Вы ни приняли, он хотел бы разделить опасность со своими товарищами.
Его преданность Его Величеству заменит ему силу.
Он имеет честь быть, господин маршал, и т. д., и т. д.»
— Так хорошо? — спросила Матильда у барона.