— Да, — ответил вне себя от гнева барон, — лучше и быть не может. И Дьёдонне весьма повезло, что у него такая жена, как вы.
— А, каково! — простодушно произнес Дьёдонне. — Я ведь вам говорил, что это настоящее сокровище.
Барон удалился, сказав, что отправляется за новостями.
Матильда отослала свое письмо в Тюильри.
Девятнадцатого, в девять часов утра, в Париже узнали, что Наполеон 17-го вошел в Осер и продолжает свой марш на столицу.
В одиннадцать часов король, отвергнувший план герцога Рагузского, вызвал маршала и объявил ему:
— Я уезжаю в полдень; отдайте соответствующие приказы моей военной свите.
Герцог Рагузский сделал необходимые распоряжения.
В полдень г-ну де ла Гравери доложили о приходе адъютанта маршала.
Он передал ответ маршала, адресованный непосредственно г-же де ла Гравери, о том, что король, помня о серьезной травме, которая вынуждает г-на дела Гравери не выходить из дома, и зная его преданность по отношению к монархии, дает ему позволение остаться дома; при этом король прекрасно сознает, что если он не видит его рядом с собой в столь критическую минуту, то в этом повинно ранение, полученное шевалье у него на службе.
— Хорошо, сударь, — ответила Матильда адъютанту, — передайте господину маршалу, что через час господин дела Гравери будет во дворце.
Дьёдонне широко раскрыл глаза.
Адъютант, в восторге от этой героини, восхищенно приветствовал ее и удалился.
Матильда передала письмо Дьёдонне.
— Но, — сказал тот, — мне кажется, что король отпустил меня.
— Да, — заметила Матильда. — Но это услуга такого рода, которую дворянин не должен принимать; вам следует сопровождать короля в его изгнании до тех пор, пока он не покинет пределы Франции; пусть даже вам придется для этого привязать себя к лошади.
Господин де ла Гравери был человеком весьма рассудительным.
— Вы правы, Матильда, — сказал он.
Затем, тем же тоном, каким, вероятно, эту же команду отдавал Цезарь, он произнес:
— Мое седло и мою походную лошадь!
Час спустя шевалье де ла Гравери был в Тюильри.
В полночь король выехал.
Прибыв в Ипр, король увидел шевалье и узнал его; он был третьим человеком, оставшимся с королем.
Король приказал принести три креста Святого Людовика и самолично прикрепил их на мундиры этих трех верных ему офицеров.
Затем он отослал их во Францию, заявив, что надеется вскоре вновь там с ними увидеться.
Шевалье проделал около ста льё верхом — с него этого было более чем достаточно; он продал свою лошадь за полцены, сел в дилижанс и вернулся в Париж.
Невозможно дать читателю представление о том, каким величественным жестом шевалье показал Матильде свой крест Святого Людовика.
Матильда вся сияла.
Дьёдонне справился о брате.
Тот наконец-то уехал 17-го.
Однако он уехал в Бельгию, не желая оставаться в Париже, будучи скомпрометирован своими воинственными настроениями, которые он так неосторожно всем демонстрировал.
VIII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛА ГРАВЕРИ ЗАВОДИТ НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА
События, последовавшие за возвращением Наполеона с острова Эльба, известны.
Дьёдонне, вернувшись к себе домой на Университетскую улицу, повесил крест Святого Людовика над изголовьем кровати Матильды в память о том, что этой наградой он обязан своей жене.
«Сто дней» не причинили ему ни малейшего волнения.
Дьёдонне был самым счастливым человеком из всех живущих на земле.
Он был кавалером ордена Святого Людовика и не был больше мушкетером!
Настала пора Второй реставрации; барон вернулся вслед за Бурбонами и вновь вселился в свой дом на улице Варенн.
Однако он не стал наносить визит брату. Он расценивал как огромную несправедливость то, что Дьёдонне был награжден, а он нет.
В результате шевалье де ла Гравери, лишившись своего посредника, обратился с просьбой прямо к королю.
Он добился того, что поменял свою шпагу мушкетера на жезл церемониймейстера; обмен, доставивший ему огромную радость, так как эта новая должность, совершенно гражданская и абсолютно мирная, гораздо лучше соответствовала его склонностям, чем прежняя.
Но случилось так, что, отделавшись от своих ратных доспехов, шевалье, по какой-то аномалии, довольно часто встречающейся у людей его темперамента, стал жадно искать общества тех, кто носил военную форму.
Он, казалось, поставил себе задачей доказать целому свету, что и его голову некогда украшал этот благословенный плюмаж, доставлявший ему столько неудобств в ту пору, когда у него было право его носить.