Она быстро отдернула свою руку и обернулась к мужу с торжествующей улыбкой женщины, чьи желания исполнились; тот подошел к ней, подал ей руку и повел к ожидавшей их карете.
Госпожа де Монгла, отвечая на любезности старого дворянина, в то же время не сводила глаз с Луи де Фонтаньё. Несколько мгновений он пребывал в нерешительности, которая свидетельствовала о борьбе, разыгравшейся в его душе, а затем круто повернулся и пошел в направлении улицы Сент-Оноре с видом человека, уклоняющегося от битвы, в которой силы его и противника были бы неравными.
Сияющее лицо Маргариты сразу опечалилось.
— Как? — воскликнула она. — Господин де Фонтаньё нас уже покидает?
Господин де Монгла посмотрел в ту сторону, куда указывал взгляд Маргариты, и, изображая величайшую снисходительность, бросился догонять беглеца, в то время как г-н д’Эскоман, от которого не ускользнуло ничто из этой сценки, корчился в приступе гомерического смеха, сидя на скамейке своего экипажа.
— Черт побери! Мой юный друг, с вашей стороны кощунственно истощать последние силы несчастного новобрачного моих лет, — сказал г-н де Монгла Луи де Фонтаньё, настигнув его после нескольких минут быстрого бега.
Молодой человек обернулся.
— Какая муха вас укусила? — продолжал старик. — Неужели вы теперь боитесь прекрасных глаз, некогда так любимых вами?
— Нет, — отвечал молодой человек. — Но я обещал матери вернуться к вечеру; а перед тем как возвращаться в Сен-Жермен, я хотел бы навестить Сюзанну в лечебнице, куда вы ее поместили.
— А как здоровье Сюзанны? Вам это известно? Со всеми своими брачными терзаниями я был вынужден оставить ее без моего внимания.
— Увы! Сумасшествие ее доходит до бешенства, — отвечал Луи де Фонтаньё.
— Но за ней там хороший уход, а поскольку она никого не узнает, то ваше посещение не принесет ей никакого утешения; вы вполне можете перенести свой визит на другой день. Послушайте, поворачивайте обратно и возвращайтесь. Графиня приказала мне доставить вас живым или мертвым, и, клянусь вам, мой мальчик, я боюсь ослушаться ее сегодня, ибо слишком дорожу прелестями предстоящей ночи.
— Нет, шевалье, — отвечал молодой человек, называя своего старого приятеля его прежним титулом, — я не пойду с вами.
— Послушайте-ка, любезнейший Фонтаньё, вы сошли с ума или намерены зародить во мне странные подозрения. Я хотел, чтобы вы и д’Эскоман были свидетелями на моей свадьбе, поскольку относился к вам с полным уважением и был уверен, что вы будете смотреть на Маргариту только как на жену вашего старого друга; поскольку надеялся, что ваше присутствие удостоверит ее отречение от прошлого; поскольку полагал, что Маргарита со своей стороны, видя свидетелями приносимых ею новых клятв тех, кто был сообщником ее первых прегрешений, укрепится в решимости вести порядочную жизнь, безусловно внушенной ей именем, которое она отныне будет носить. Так что же произошло между нею и вами?
— Не спрашивайте меня ни о чем, я не стану отвечать вам; оставьте меня, дайте мне удалиться в свой тихий угол. Довольно с меня угрызений совести, лишающих меня покоя, нарушающих мое душевное равновесие; довольно с меня призрака, призрака той, что умерла, терзающего меня днем и ночью. Если у вас остается ко мне хоть немного сочувствия, Монгла, умоляю вас, оставьте меня: чаша уже переполнена, еще одно терзание — и я не выдержу.
Луи де Фонтаньё произносил эти слова с необычайным возбуждением. Господин де Монгла выслушал его, и лицо старого дворянина, вместо удивления, которое, казалось бы, могли вызвать загадочные слова молодого человека, отразило чуть ли не нежность к нему.
— Ну хорошо, хорошо, мой бедный мальчик, — сказал он, пожимая руку молодому человеку, — я уважаю вашу деликатность и не принуждаю вас делиться со мной тем, что я и так прекрасно понимаю. Вы пользуетесь столь дорого приобретенным вами опытом и поступаете правильно; ваш уход есть не что иное, как первый бой, который вы даете самому себе, и, убегая, вы поступаете правильно. Отчего только вы не поступили так пол года тому назад? Теперь бы вы не мучились угрызениями совести, о каких вы мне говорили только что.
Луи де Фонтаньё вздохнул и вытер слезы.
— Но в конце концов, — продолжал г-н де Монгла, — вам не следует заходить слишком далеко в ваших терзаниях; не так уж вы виновны, как вам кажется; скорее это не ваша вина, а вина вашего века. Мы в свое время тоже увлекались любовью, но вас еще в детстве убаюкивали бабушкиными сказками, в которых любовная страсть играет столь большую роль, что вы захотели познать ее; вы не стали ждать, пока она придет к вам сама, а принялись ее искать, вы сами придумали ее, нуждаясь в ней, и сделали это в том возрасте, когда ваше сердце еще не окрепло настолько, чтобы она могла пустить там глубокие корни, а только такие и позволяют ей выжить; модный ныне сентиментализм вводит вас в заблуждение по поводу той зрелости ума и души, что необходима для развития сильных чувств и для возможности выдерживать борьбу, обычно являющуюся их следствием. Десятью годами позже вы, вероятно, не осмелились бы на ту глупость, от которой я вас пытался предостеречь; а если бы вы и совершили ее, то, наверняка, она имела бы не такую скверную развязку. Впрочем, десятью годами позднее любой дурной поступок был бы вполне извинителен и для несчастной маркизы, — философски добавил г-н де Монгла.