— Если бы только она была жива! — воскликнул Луи де Фонтаньё. — Понимаете ли, эта мысль, что она лишила себя жизни из-за меня, будет отравлять остаток моих дней.
— Я сто раз говорил вам, что она жива; уж если такой старый безбожник, как я, и такой молодой дурак, как вы, и могли бы решиться пустить себе пулю в лоб — осмысленно или от отчаяния, то не думайте, что женщина, подобная вашей Эмме, женщина любящая и верующая, бросится в воду словно какая-нибудь влюбленная прачка; она не сделает этого, пока у нее остается на этом свете любовь и вера, пусть даже только в Бога. Я сто раз вам это говорил и сегодня же подтвержу свои слова.
— Как? Монгла, неужели вы видели ее?
— Да нет же; но с неделю назад ко мне явился совершенно незнакомый человек, весьма ловко уклонившийся от всех расспросов, и вручил мне четыре тысячи франков, которые я был счастлив одолжить маркизе д’Эскоман несколько месяцев тому назад.
— Но нужно было пойти за ним, Монгла; нужно было узнать, кто он!
— Нет, я дал ему слово ничего не предпринимать, чтобы выяснить это. Я даже обещал ничего не сообщать вам о нашем с ним разговоре; но поскольку вы сегодня удостоили меня своей откровенности и признались, что призрак маркизы терзает вас по ночам, то я хотел бы утешить вас и заверить, что это призрак ласковый и улыбающийся, какой она была прежде, а вовсе не призрак мертвеца. Она не умерла, и, возможно, когда-нибудь мы снова увидим ее. Кто знает, сегодня вы были на моей свадьбе, а я, вполне возможно, когда-нибудь приду на вашу.
Луи де Фонтаньё был так счастлив освободиться, наконец, от терзавшей его мысли о смерти Эммы, что не придал большого значения этим сказанным как бы между прочим словам, хотя старик намеренно сделал на них ударение; молодой человек бросился на шею своему старому другу, расцеловал его и простился с ним. Господин де Монгла направился к особняку Маргариты. Вид у него был такой, словно его менее всего на свете огорчила собственная прозорливость, позволившая ему все предугадать; он шел, довольно насвистывая старинный мотивчик, лихо заломив шляпу на седой шевелюре и искоса поглядывая на прохожих, позволивших себе улыбнуться при виде выразительной пантомимы, в которой его молодой друг рассыпался перед ним в благодарностях.
XXXVII
ПЕРВАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ ГОСПОДИНА ДЕ МОНГЛА
Хотя г-жа де Монгла была огорчена и чуть ли не оскорблена внезапным уходом Луи де Фонтаньё, она была слишком спесива, чтобы показать это; у нее были слишком твердо установленные планы, касающиеся роли, которую ей хотелось предоставить своему нынешнему мужу в их супружеской жизни, чтобы она изменила собственное поведение, утратив того, кто должен был стать в ней главным действующим лицом. И Маргарита обратила на г-на д’Экомана всю благосклонность, которую с утра она приберегала для второго из своих официальных любовников.
Маргарита была так обворожительна в своих великолепных нарядах, что, невзирая на раны, нанесенные его самолюбию, маркиз, отбросив мысли об этом, весело принял дарованное ему наследство; он охотно согласился на то, что от него ждали, — немедленно занять предложенное ему место чичисбея.
Господин д’Эскоман разделил свадебный ужин с новой супружеской четой, во время которого он пускал в ход весь пыл присущей ему любезности и с помощью уместных в этих обстоятельствах шуточек заставлял хохотать новобрачную, чем, казалось, ничуть не обижал своего друга Монгла.
Ужин, хотя число его участников свелось к трем, затянулся далеко за полночь; г-н д’Эскоман проявлял к Маргарите предупредительность, вне всякого сомнения напоминавшую ей прежние счастливые дни; сама же Маргарита, казалось совершенно забыв о своих утренних предпочтениях, великодушно одаривала его своими взглядами, напоминавшими те, какими она пыталась одержать верх над решением, по-видимому принятым Луи де Фонтаньё по отношению к ней.